«Первые два дня оккупации в городе было тихо. Протесты начались после того, как кто-то заговорил о референдуме. Военные старались не взаимодействовать с мирными жителями, но вскоре их сменили Росгвардия, СОБР и ОМОН.
Следующие митинги выглядели так: мы кричим — они стоят, мы кричим — они стоят. Только потом выяснилось, что они расположились в администрации, и у них были фотоаппараты с мощной оптикой. Они очень подробно фотографировали весь митинг, лица людей. Затем взяли местных коллаборантов и всех идентифицировали. Пошли первые «отловы».
Сначала россияне, пытались найти организаторов протестов: «Они не могли поверить, что люди действительно сами выходят». Но за этим последовали более жесткие репрессии, и в результате на каждый новый митинг выходило все меньше людей. Последний протест состоялся в конце апреля — его разогнали с помощью светошумовых гранат и слезоточивого газа. Последняя попытка митинга была запланирована на 9 мая, но силовики начали ходить по квартирам, отслеживали участников, со всех сторон окружили площадь, где планировалась акция, и «хватали всех подряд».
Сопротивление оккупации Херсона, началось с волонтерского центра, где активисты кормили людей и раздавали медикаменты. Они собирали информацию о россиянах и составляли карту блокпостов. Вскоре с на ми пытались выйти на связь представители Службы безопасности Украины, но я отказался с ними сотрудничать из опасения, что среди сотрудников СБУ может быть предатель. Позже на меня вышло Главное управление разведки (ГУР) министерства обороны Украины.
Тогда мне говорят: «Что сделать, чтобы доказать, что мы разведка?» Я говорю: «Давайте или Ким, или Сенкевич со мной свяжутся и скажут, что есть ребята с такими-то позывными и паролем, и тогда мы начнем работать». Проходит два дня и меня набирает Сенкевич по видеосвязи. Так началось общение с ГУР.
Участники сопротивления передали военным свою карту города с отмеченными блокпостами. Потом они начали собирать информацию о местах, откуда видны запуски ракет и работа ПВО, а также о местах базирования российских военных.
Через некоторое время у сопротивления появился «силовой блок». В Херсоне были люди, которые говорили: «Мы в компьютерах ничего не понимаем, но можем кого-нибудь взорвать или пристрелить, дайте адреса и данные цели». Я передал информацию об этих людях разведке.
Дали одну задачу, люди ее выполнили. Дали другую, тоже выполнили. А потом был такой момент: давайте грохнем этого коллаборанта? Сначала собрали данные, проследили за автомобилем. Видели, что человек ездит на такой-то машине, паркуется обычно в таком-то месте, уезжает в такое-то время. Затем, когда отследили даже маршрут следования, «силовой блок» устраивал «хлопок». Не всегда, конечно, это удачно получалось.
Я считаю, что украинская пропаганда сделала ошибку, когда обещала скорую деоккупацию Херсона — из-за этого, люди выгорели и отчаялись. С другой стороны, я уверен, что у России не получится удержать Херсон, поскольку в городе «сопротивляется все: сама земля и люди». Я считаю, что даже если оккупационные власти проведут «референдум» о присоединении к России, то, как только уйдут военные, «кого-нибудь обязательно утопят или повесят».
Сопротивление всеобъемлющее. Могут взорвать? Взорвут. Могут отравить? Отравят. Могут рассказать, где находятся военные? Расскажут. Если не могут ничего сделать из вышеперечисленного, то просто плюнут в стакан с водой.
Я считаю, что и россияне понимают, что город им не удержать, поэтому приоритеты оккупации изменились. «Поставили на поток все: вывоз металла, техники, оборудования, ввоз спирта, торговлю наркотиками. Для ФСБ это золотое время, чтобы нажиться».
В какой-то момент мы деоккупируем Херсон. И мы получим полностью разграбленный город. Он будет не разрушен, а именно разграблен, с обедневшим и психологически сломанным населением. Когда найдут массовые захоронения, когда разберут пожарища, на которых сжигали тела замученных в подвалах, когда это все найдут и идентифицируют, Буча покажется еще и не таким ужасом.»
Херсонский журналист Константин Рыженко, проживший полгода, в оккупированном городе.
l.i.z.i.love – Ирина, мать Лизы, Винница. Перевод – Meduza
Впервые после трагедии побывала на том месте, которое теперь запечатлеется в памяти на всю жизнь 💔
После операции я потеряла память, не понимала, где я и почему мое тело все перевязано. Всю ночь воспроизводила события, вспоминала, думала, где Лиза, почему не со мной… Я верила, моя дочь жива, потому что такого не может быть, мой ребенок не мог погибнуть, так не должно быть…😭 Смотрела на свои травмы и понимала, что все-таки это не сон… Каждая секунда воспроизводилась в памяти.
Я все вспомнила. Помню каждый момент того рокового дня 💔
Помню, как услышала громкий гул, подумала: это точно не самолет. Мы одновременно с Лизой подняли головы вверх, прямо над нами летела ракета — очень большая. Казалось, она в паре метров над головой. Увидела, как [она] падает в сторону дома офицеров, стала спиной к нему, думала, что закрою собой ребенка… Это была даже не секунда, а гораздо меньше.
Я очень сильно держала коляску с Лизой, согнулась, ее голова была у моей. Дальше сильный взрыв и дрожь земли. Мы не упали. Тогда я совсем не чувствовала боли, только мертвая тишина вокруг… Вокруг стеной стоял черный дым, ничего не было видно. Я не слышала второй взрыв, не слышала сигнализации машин, ничего не слышала.
Потом увидела свою любимую доченьку, ее разорванное тело… 😭💔💔
Еще пару минут бегала, искала людей, чтобы помогли вытащить Лизу из коляски. Вокруг стояла мертвая тишина. [Я] села и начала кричать💔 Потом почувствовала сильную боль и увидела, как на землю льется кровь, начала задыхаться. Мозг отказывался верить… Эта страшная картина крутится перед глазами снова и снова… Я все помню до мелочей…
Российские террористы, эти существа, убили моего ребенка, подняли руку на святое 💔😭
Сколько миру еще нужно доказательств, чтобы остановить массовые убийства украинского народа???
Более 360 убитых и изнасилованных маленьких ангелов 💔💔💔
Мир, я не понимаю, почему ты позволяешь русским нелюдям нас убивать 💔
[ТГ-канал “Дочь разбойника”]
Меня зовут Анна, большую часть жизни я живу в городе Кропивницкий (ака Кировоград). Самый центр Украины, золотое пшенично-подсолнуховое сердце. До недавнего времени считался самым безопасным областным центром. После пары прилетов в черте города — уже нет.
Я работаю в языковой школе. Во время последнего прилета я была на связи со своими учениками. Мы отменили занятие летнего интенсива. Эти прекрасные ребята писали мне «очень страшно», «сижу дома в обнимку с собакой, больше никого», «кажется, это совсем рядом, стекла дрожат». Мы стараемся жить, готовимся к новому учебному году, пьём кофе и шутим шутки не только про войну. Многие волонтёрят.
А ещё я пытаюсь решить странную задачку.
Я хочу замуж. За конкретного человека. Гражданина Российской Федерации. Мы знакомы 9 лет, из них 6 считаемся парой. Последний раз виделись вживую 2,5 года назад (дальше началась пандемия, и всё заверте…). До начала войны планировали расписаться в Киеве летом. Сейчас всё стало намного сложнее: как с бракосочетанием, так и с большим проектом «быть вместе». Хорошо, если обойдётся только бюрократией при переезде в некую третью страну.
Мне сейчас об этом сложно говорить. Даже с теми, кто давно меня знает, кому не нужно объяснять, что этот человек никогда не придерживался людоедских взглядов. Всё равно, как минимум, смущаюсь. Кругом боль и гнев, и небытие ходит совсем рядом как лавкрафтовское чудовище, а я вот
Те, кто читает, — с любимыми не расставайтесь, как в стихотворении. Кто знает, когда потом можно будет увидеться. И можно ли будет вообще.
“Мама уехала в Бердянск в конце марта. Мы остались с папой в холодном подвале дома №78 на пр. Строителей.
Папе было очень плохо, он не двигался, страдал от боли, холода, высокой температуры. Не было памперсов, лекарства и еда заканчивались.
В подвале были соседи. Некоторые, глядя на его муки, говорили мне, что надо было оставить папу и уезжать с мамой – он-де не жилец. Я не могла объяснить им: это же мой любимый папочка! Он всегда любил и поддерживал меня. Даже в этой адской ситуации он шептал: “Доченька, мне так жаль, что не увижу тебя снова счастливой…А ты обязательно будешь счастлива… потом…после нашей Победы…”
Как бы я не любила папу и не верила в Чудо, как врач, я понимала – если ему срочно не оказать стационарную медицинскую помощь, папа умрет.
Я решила действовать…
Сначала поднялась в нашу квартиру, чтобы взять вещи. Снаружи грохотало и выло… Наша квартира как ни странно встретила тишиной. Как могила. Черная и выгоревшая. Я стояла в закопченной промерзшей коробке убитого многоэтажного дома по щиколотку в пепле и не верила, что это дом МОЕГО ДЕТСТВА. Здесь мы с сестричкой играли, мама кормила вкусными обедами . Здесь я впервые влюбилась и родной дом первым узнал о моей победе на конкурсе, и отъезде на учебу в Испанию…
Теперь ДОМ был мертвым. Его убили “братья”. Я пошарила в пепле и нашла остатки своего лептопа, а еще – одного из двух фарфоровых лебедей – символов семейного счастья моих родителей. Второго не было. Почему то отсутствие этого, второго, лебедя очень больно задело. Как будто он вырвался с Мариуполя, а мы с папой – нет…
Я спустилась в подвал и попросила присмотреть за папой соседку, у которой кода-то принимала роды (по первому, украинскому образованию Галя – акушер-гинеколог, по испанскому – семейный врач и эндокринолог – прим. Авт). Решила идти за медицинской помощью. Куда? Где меньше грохотало. Это была уже оккупированная русскими территория – поселок Мангуш. Со мной вызвались идти туда еще два соседа. Другие отговаривали – дорога обстреливалась, авианалеты были постоянными и чтобы выйти на относительно тихий участок, нужно было пройти семь кругов ада. Тогда я еще не знала, что настоящие адские круги меня ждут впереди…
До Мангуша мы добрались. 30 км пешком, несколько проверок оккупационными войсками и первое мое задержание за то, что наряду с украинским паспортом у меня был испанский. Мое испанское гражданство вызывало подозрение и неоправданную злобу.
Кстати, потом эти эмоции я встречала не единожды.
Но в этот раз все обошлось. Помощь папе, вопреки моим надеждам, никто не захотел оказывать, но мне позволили переночевать в холодном помещении вместе с сотнями убегающих от войны мариупольцев и утром отпустили.
Я могла добраться до Донецка и уехать в Испанию. Но папочка… мой любимый, добрый папочка оставался в темном сыром подвале под непрерывными бомбежками…Как бы я потом с ЭТИМ жила?
И я вернулась в Мариуполь.
Было начало апреля. Я добралась и поняла, что папе совсем плохо. Он бредил и остро нуждался в лекарствах.
В отчаянии я пошла в горбольницу №2, ближайшую из действующих. Она была уже под контролем российских войск.
“Ну и что? – подумала я тогда, – они тоже люди, у них тоже есть родители и они поймут мое желание спасти отца.”
Если честно, я всегда жила в русскоязычной среде Донбасса, училась в русскоязычной школе, уехала в Испанию еще в 90-х, когда Украина только недавно вышла из состава СССР и дружба с рф была еще крепка. Я не могла поверить, что русские хотят смерти украинцев. Думала, это какая то ошибка руководства их страны, а нормальные люди есть везде и всегда можно договориться…
Как же я ошибалась!
В больнице №2 работало всего три врача – дико уставших и обозленных.
“Как вы не понимаете?! Туда “скорая помощь” просто не доедет – там постоянный обстрел! – кричал мне главврач Вакуленко Максим Валерьевич, – Лучше бы помогали нашим врачам, раз говорите, что тоже медик!” И я стала помогать, хотя на самом деле врачам нужны были крепкие мускулистые санитары, чтобы переносить раненных и уносить трупы.
Главврач (присланный из Донецка) показался мне сначала человеком порядочным: выслушал, послал какого-то ополченца проверить, как там мой папа, пригласил на свой день рождения, который отмечал бутербродами и водкой тут же, в больнице. Я ничего не скрывала, сказала как есть: живу и работаю в Испании, приехала перед войной к родителям, теперь вот пытаюсь спасти папу…
Главврач слушал, кивал, а потом неожиданно начал расспрашивать об учебе в Донецке, о том, какие фамилии у преподавателей, как называлась столовая универа…Я не все смогла вспомнить – прошло 25 лет! – и главврач заявил, что я не та, за кого себя выдаю.
Потом вернулся ополченец и сказал, что папы нет – в дом попала бомба и все сгорело. От него дико несло перегаром и я поняла – никуда этот гусь не ходил и просто врет.
Вырвалась с больницы и побежала к родному дому. Папа действительно умер. Соседи вынесли его в одеяле во двор и положили рядом с другими жертвами этой бессмысленной бойни. “Папочка, прощай и прости, что не могу тебя похоронить”, – прошептала я, поцеловав его в холодный лоб.
Я вернулась в больницу, просто больше было некуда идти, город оставался закрытым. Теплилась надежда, что удастся выехать в Донецк вместе с заезжими оттуда врачами. Но вместо врачей меня “забрали” так званые полицейские ДНР и отвезли в Володарск. Там взяли отпечатки пальцев, а потом мне и еще одной “заключенной” Марине – молоденькому лейтенанту одного из райотделов мариупольской полиции – замотали рты и глаза скотчем и куда то повезли в зарешеченном пазике.
Ехали час, остановились в поле. “Наверное будут расстреливать”, – прошептала Марина.
Нет. Мы приехали в Донецк, в тз изюмский отдел по борьбе с преступностью. Вместе с еще 5 людьми нас поставили лицом к стенке и заставили так стоять три часа. Было холодно. Еще в Мангуше я простудилась и в Донецке поняла, что у меня — воспаление легких.
Была температура, сильный кажешь и боль в груди…
Три дня нас продержали без еды и воды. Допрашивали 5-6 раз.
Каждый раз, когда рассказывала правду, не верили и требовали «все рассказать».
Что, ВСЕ? Я не понимала, что от меня хотят – ведь так легко проверить, что я мариупольчанка, родители живут в Мариуполе, училась в Донецке, победила в международном образовательном конкурсе для молодых врачей и уехала в Испанию учиться. ВСЕ!
Наверное, рашистам не приходило даже в голову, что кто-то может ПОБЕДИТЬ не оружием и геноцидом, а умом и упорным трудом.
Сначала меня допрашивали вежливо. Потом — начали бить: по голове, а когда упала со стула – по ребрам. Я в сотый раз повторяла то, что было правдой. Но двум извергам казалось мало. Складывалось впечатление, что издевательства над людьми им лично приносят физическое удовольствие. Они подключили к моим ногам и рукам ток.
Было очень больно. ОЧЕНЬ. БОЛЬНО. Не получив никаких новых сведений, твари пообещали подключить ток «сама знаешь куда». И я почему то им сразу поверила.
Но привезли новую партию пленных и палачи обо мне на время забыли. Я слышала, как пытали какого то молодого мужчину…судя по голосу, совсем мальчишку. Он страшно кричал три часа подряд. Этот крик мне теперь снится по ночам…
У меня отобрали документы, телефон и рюкзак с вещами и деньгами – там хранились «похоронные» деньги родителей. Все исчезло, но в тот момент мне была важнее собственная жизнь. «Дайте мне антибиотики, а то я умру!» – умоляла местного «следователя». «А мне по…й!», – ответил он и даже воды не дал…
Они в массе своей были садистами.
Я думала, со мной произошло худшее, что могло быть. Но я снова ошиблась!
После Донецка, в начале апреля, не добившись новой информации, оккупанты отвезли меня в Еленовку и бросили в цементный «мешок» к другим заключенным. 40 человек на 40 метрах. Мои мучители сказали, что в «мешке» все азовцы. Но азовцев там не было, зато точно были зеки-стукачи рос.спецслужб, которые начали меня травить. «Поселили» возле грязного, вонючего туалета, не давали воды, выбивали из рук ту скудную еду, которую получали от «освободителей» – краюху хлеба на день.
Яркое воспоминание: просыпаюсь на холодном цементном полу. Болят ребра. Сильно болят легкие и голова от температуры. Хочется пить, а воды нет. Попыталась пить мутную техническую воду, но и ее не дали.
Хотелось есть. Я видела, как молодых женщин-заключенных иногда выводили под конвоем на ночь, а потом конвоиры давали им консервы или какую то работу вне «мешка». Это было привилегией – стоять и ходить. Догадывалась, какую цену было заплачено за те консервы…
Мне не давали вставать. Не давали ходить. Даже пойти в туалет. Меня травили, чтобы что? Думаю, план был простой – они хотели, чтобы я, если выйду оттуда, рассказывала в ЕС, какие плохие азовцы. Какой же все-таки дешевый спектакль с тупыми актерами!
Через несколько недель я не выдержала и взбунтовалась. Кричала, требовала адвоката и свободу. Меня бросили в карцер. Там было очень холодно, но хотя бы можно было вытянуть ноги…
Потом – опять боль в груди, полуобморочное состояние и изнеможение. За месяц мучений я потеряла почти 10 кг, стала бледной тенью себя с потрепанными волосами и желтой кожей. Я понимала – еще немного и этот мешок станет моей могилой. Было уже все равно. И когда в очередной раз мерзкая баба-заключенная, которая ненавидела и травила меня, подошла с угрозами и матом, я сломала ложку и закричала, чтобы отошла, иначе за себя не ручаюсь. Наверное, что-то в моих глазах было такое, что она замолчала и отошла…
А в начале мая меня отпустили. Просто выпихнули утром за ворота тюрьмы и закрыли за спиной дверь.
Не буду рассказывать, с каким трудом я добралась в Донецк, к старой 90-летней родственнице, которая меня даже не узнавала. Как мне помогло с деньгами и билетом представительство ООН в Донецке, как друзья отнеслись с непонятием, недоверием и подозрением, и как в старых, порванных туфлях родственницы ходила в Изюмский отдел забирать документы у изверга, издевавшегося надо мной, и какими матерными словами этот садист меня «провожал» с «освобожденного» ДНР – это длинный рассказ…
Скажу одно: когда мне в Донецке заявили, что выезжать на Испанию лучше через Mоскву, я ответила: НИ ЗА ЧТО!
И когда наконец окольными путями добралась в Литву, то целовала землю перрона. Какое счастье – я в ЕС!
Никогда не думала, что Pоссия превратится в фашистcкое государство.
Злоба, жадность, подозрительность, презрение, отупение – малая толика того «русского мира», который пришел в Мариуполь.
Мне очень-очень больно, что мой папочка остался лежать там, во дворе. И таких в Мариуполе тысячи, десятки тысяч…
Я прошу Бога когда-нибудь найти захоронение и по-христиански предать прах любимого папы родной земле. Он так верил, что я выживу и доживу до Победы.
Папочка, я обязательно доживу!”
Галина
[ТГ-канал “Жива”]
Я всю жизнь прожила в Харькове, но события 2014-го года особо меня не коснулись. Мне тогда было 19, кризис отразился на доходе моей семьи, отца сократили, но жизнь шла своим чередом. Я училась в универе, гуляла, смеялась, плакала и считала себя аполитичной. В интернете я читала, как другие украинцы возмущаются «понаехавшим», как поднимаются цены на аренду, но в целом это казалось мне очень далёким. Я читала эти новости, удивлялась, но так как сама с этими людьми никогда не сталкивалась, закрывала новости и забывала об этом, из-за чего сейчас мне очень стыдно. В самом страшном сне я не могла представить, что через 8 лет это коснется всех.
Впервые новости о вторжении я начала замечать в конце декабря 2021-го года, но читала их как что-то из области фантастики. Да ну, нет, вряд ли. Как такое может быть? Я закрывала их и отвлекалась на что-то другое. В январе они стали мелькать чаще, харьковские паблики начали писать об этом чуть ли не через день, и я впервые по-настоящему испугалась. Я пересылала новости другу, а он успокаивал меня тем, что это учения, они проходят каждый год. Я верила и старалась успокоиться.
В начале февраля стало невыносимо: начали появляться инструкции как собрать тревожный чемодан, что такое «правило двух стен», как заклеивать окна… Дни превратились в бесконечное нервное ожидание. Помню, как 20 февраля я подумала: «Ну пусть уже что-нибудь случится, потому что невозможно уже так жить». А дальше вы знаете.
Сейчас я не могу назвать свою жизнь жизнью, это больше похоже на существование. Харьков обстреливают каждый день. Ужасные эмоциональные качели. Буквально под боком — города в оккупации, а слово «Мариуполь» просто вселяет ужас и стыд за то, что я плохо себя чувствую, ведь другим ещë хуже.
Я пыталась выехать, но не вышло. Решила, что здесь от меня толку будет больше, чем в лагере беженцев, но работу до сих пор найти не получилось. В последний раз мне отказали со словами, что на одну вакансию 30+ претендентов.
До войны я работала оператором в доставке ресторана. Очень любила свою работу. Ресторан до сих пор закрыт, потому что закрыт торговый центр, в котором он находился. Ищу работу оператором колл-центра, но не в сфере продаж, потому что продавать совсем не умею, к сожалению.
Я изо всех сил пытаюсь мыслить позитивно. Стараюсь себя вытаскивать из ямы. Психологическая помощь на данный момент, на мой взгляд, мне не требуется. Я пыталась обратиться к психологу, который консультирует бесплатно, и не смогла. Моя проблема такая же, как у тысяч других людей. Держу связь с подругами на расстоянии, и с одной из них периодически видимся. Но я обычно в своей «ракушке», очень часто не хочется никуда выходить и ни с кем общаться.
Хотела бы попросить о помощи, чтобы закупиться едой и кормом для котов. Местные волонтеры помогают только особенно уязвимым частям населения: пенсионерам, инвалидам, мамам с детьми. Сейчас у меня трое котов, двое из них взяты с улицы. До войны хотела взять четвертого. Я немного помогала волонтёрам с пристройством, иногда брала животных на передержку и размещала посты о них в соцсетях. Ещё мне хотелось бы сходить на осмотр к гинекологу и маммологу: есть показания, и я начинала обследование в феврале, но до сих пор не получилось его завершить.
“Здравствуй, Армен. Я Руслана из Северодонецка, ныне исчезающего города. Мне почти 16, а год назад 16 июня я дочитала Улисса. Ты при этом моменте присутствовал, но ты, конечно, этого не помнишь. А я помню этот момент. Тогда я вела дневник по чтению Улисса ныне сгоревший в моей комнате, в моей Итаке. Моя Итака тоже сгорела.
Я помню как полюбила Дублин, хотя не была там. Как научилась анализировать книги. Как научилась видеть детали. Так вот, я слушала ропот Чёрного моря в тот день. Веранда залитая солнцем и чай на деревянном столе. Сколько книг было прочитано на берегу этого самого моря! Мысли о предстоящей поездке в Киев, мне хотелось бродить по дворикам Киева как Блум бродил по улицам Дублина. И это было прекрасное лето за год до войны.
Я привезла из Киева книги и рисунки и думала что в них сохранится моя любовь к городу и к жизни. Но, видимо, единственное в чем человек может хранить дорогие воспоминание и любовь, это его сердце. Любая физическая форма исчезает и даже слишком быстро.
В Епифановке, деревня под Северодонецком, остались мои дедушка и бабушка и моя кошка. Мы с мамой не могли заставить дедушку и бабушку пойти с нами в бомбоубежище, но я должна была настоять и оставить кошку у себя, ее же увезли в деревню. Моя вина в том что я не смогла уберечь животе, которое приручила.
Когда начали бомбить, в ту же ночь начали обстреливать Северодонецк. Через 4 дня выйти из бомбоубежища было нельзя. Когда была возможность стояли за хлебом в очереди, но хлеб быстро кончился и мы жили на конфетах. Я не успела взять ни книг, ни дорогих сердцу памяток из путешествий: путевых заметок, билетиков, глиняных статуэток богинь, бронзовых Быков Крита.
Две недели мы сидели в бомбоубежище. Люди вокруг плакали, кого-то накрывали панические атаки. А я была каменной. Странно, но я думала, что если выживу – повезло, не выживу ну что ж. Повторяла «И это пройдёт». Каждый раз, когда падало где-то рядом думала «И это пройдёт».
Спала на стульях вместе подставленных под стену в куртке и сквозь сон слышала как люди сидят и ждут, когда же прилетит сюда. Научились отличать когда по нам бьют, когда наши отвечают. Весь день читала Фицджеральда, ночью спала и ждала когда «это пройдёт». Прийти домой уже возможности не было. Потом позвонил брат из-за границы (связь была чудом) и сказал: сейчас приедет машина, довезет до вокзала, бросай одеяла, бери маму и бегите.
И мы бежали. Я ничего не чувствовала, помню машину и взрывы и грохот и танки, потом поезд, люди в проходах, 15 человек в купе. Плачут дети, гробовое молчание, когда остановились в Харькове, выстрел, ещё сутки, Киев, любимый мой Киев, сирены, фотография разбомблённого бомбоубежища, где мы с мамой сидели, фотография моей разбомблённой школы, фотография моего дома разрушенного, забытая в бомбоубежище, фотография моей кошки, Львов, я тащу коробку с чьей-то кошкой от вокзала, думая «Моя Кошаня осталась, вот тащу чужую», Ужгород, часы на границе со Словакией, вина за то что я жива, а другие нет, горы, виза в Австралию, вина за Кошаню, самолёт, попытки вывести маму из ступора, в который она впала ещё в бомбоубежище, вина за дедушку и бабушку, сутки полёта, осознание что нет больше моего города, нет больше жизни у тысячи людей, Австралия, пропала связь с дедушкой и бабушкой, новая школа, английский язык, созвон с одноклассниками из Северодонецка по субботам, месяцы незнания что случилось там в Епифановке, экзамены, понимание, что я на другой части земли, мысль «я так сумую за Україною, за конями, за Кошанею, за книгами, за всим, що вже не поверну». Что теперь стало с мой страной?
Прочтёшь или нет, но все равно спасибо, я тебя обнимаю. Но если все же прочтёшь, расскажи мне видел ли ты «Демона сидящего» Врубеля, побыть рядом с ним было моей мечтой”.
https://t.me/armenzakharyan
[ТГ-канал “Жива”]
Я жива, это главное.
У нас в Херсоне долго не было интернета: наш провайдер нас кинул, поэтому мы ждали, когда будет новая сеть. Я теперь редко выхожу далеко из дома, но россияне тут везде. Заняли чужие дома, из которых выехали люди. Кое-куда свои семьи перевозят, недалеко от меня тоже живут. На улице не пообсуждаешь уже ничего, ибо многие ходят в гражданском, опасно просто. А ещё рядом со школой заняли алкоопт, устроили там свою базу. Всё демонтируют и переделывают под себя, уже открыли второй собственный супермаркет. По городу ходят с ружьями.
Однажды ехала в маршрутке (месяц назад или около того) – двое девочек-подростков вслух читали украинские названия на свой лад. Было написано «оренда», они прочитали не как «орэнда», а через русскую «е» и начали ржать, а потом долго обсуждали, что это такое и даже полезли в гугл проверять. Я тогда ещё думала о том, кто они такие – явно же не местные. Теперь дошло. Думаю, это семьи оккупантов, потому что у нас таких людей нет.
Со связью тихий ужас. Как отключили 30-го, так и нет до сих пор. Многие провайдеры, включая нашего, просто послали людей и сказали, что когда будет Украина, тогда будет и интернет. А сейчас что людям делать? Нам только сегодня переподключили.
Российские симки многие покупают, но они мало у кого нормально работают. Много просто бракованных. Одна женщина нам рассказывалась как купила такую сим-карту, она не работала. Пришла поменять – сказали, чтобы брала новую, потому что ничего возмещать они не собираются. Она возмутилась и ответила, что с украинскими сим-картами никогда таких проблем не было, на что ей сказали: «Если так любишь Украину, то и езжай на свою Украину».
Чувствуют тут себя как дома, устроили разруху, город просто вымер. Никого нет на улицах – только утром на рынке. А если в два часа дня выйти в центр или куда ещё – никого нет, пустота. Только z-мобили разъезжают. Они уже не раз устраивали ДТП. Недавно тоже было: сбили шесть человек, вроде. Кто-то выжил, кто-то – нет.
Не выпускают и не запускают людей. Всё только через Крым. Есть те, кто хочет вернуться в Херсон, но не могут въехать.
Предприятия и заведения все переоформили на Россию и весь доход теперь идёт туда. Взять тот же «Эпицентр». В первых числах июня закрыли людей в качестве заложников, попугали пару часов, потом ТЦ прекратил работу на несколько дней. Переоформляли на себя. Я была там после этого – невозможно закупиться. По двадцать раз что-то записывают, переписывают, нужно декларации оформить и только потом на кассу идти.
Кто-то в интернете пишет, что у нас спокойно, потому что нет тревог. Но у нас каждый день стреляют, куча вооружённых русских, военной техники и БТР. Щемят людей, отбирают часть товара по своим прихотям у тех, кто везёт на продажу на рынок.
На днях руснявые солдаты с кем-то из местных бухали, напились так, что кто-то у них гранаты выкрал. Утром поехали к тому человеку домой, но его там не оказалось, поэтому забрали его родственников. По итогу так и не знаем, что с ними.
По домам за едой не ходят в городе, но отбирают у продавцов и фермеров. Многих волонтёров просто убили, кого-то взяли в плен. Если узнают, что люди как-то помогали сопротивлению, партизанили или занимались волонтёрством – не дают покоя.
От Украины здесь с каждым днём всё меньше, хотя общеукраинские новости это недостаточно освещают. Или пишут, что рашисты делают жалкие попытки. Увы, не попытки и не жалкие. Людям не дают жизни, все закрывается и бегут.
Каждый день слышны взрывы. Сомневаюсь, что как-то участвуют наши. Скорее всего, стреляют по области и Николаеву. Российские военные ещё любят провокации – вроде как отправить ракету в Херсон из Крыма, а потом сбить её и рассказывать, что Украина нас обстреливает. И каждый день гул и дрожь по окнам ещё с конца февраля.
Мама с папой шли по берегу моря за гуманитаркой и пытались найти место связаться с нами. Папа шёл сзади. 10.00 Раздался взрыв.
Мама наступила на мину. Папу откинуло взрывной волной. Удар пришёлся на грудь. Долго болела ещё потом грудная клетка. Стало резко плохо видно. Правый глаз пострадал сильнее. С груди от взрыва сорвало цепочку с крестиком. Когда пришел в себя, подбежал к маме.
Ее ног не было полностью. Их оторвало. Она попросила его ее посадить. Посадил. Спокойно сказала ему, что ей жарко. Папа снял ей верхнюю одежду. Попросила пить. Папа дал ей воды, она проглотила первый глоток, второй уже не смогла.
10.08 мама на глазах у папы скончалась от потери крови. Папа эти последние 8 минут ее жизни целовал ее и говорил с ней.
Поднять ее и нести домой не было сил. За этот месяц был обессилен постоянными бомбежками, сидением в погребе, отсутствием нормального питания. Накануне, во двор попала фосфорная бомба и от взрыва папу контузило. Мама весь месяц, сидела в погребе с Библией в руках и молилась.
Папа пошёл домой за тачкой и вернувшись, погрузил маму и целый день до вечера вёз ее домой по проваливающемуся песку.
2 ночи тело мамы было дома. Больше некуда было тянуть время. Папа нашёл во дворе плотный целлофан, замотал тело, погрузил на тачку. Никто из соседей не согласился помочь хоронить, так как, шли очень сильные бои на улице. Папа сказал, что страха не было у него совсем, и такого ужаса, что происходило у них, не показывают даже в фильмах.
Он подошёл к первому танку под обстрелами и начал просить, чтобы его пропустили похоронить жену. Военный дал отмашку. Дали ему проехать. Приехал с мамой погружённой на тачку на кладбище. Все могилы были вывернуты от взрывов. Он тащил уже пакет с мамой по земле.
Возле могилы маминого папы начал копать яму. В него начали стрелять. Он кричал в ответ, чтобы целились лучше.
Вырыл яму. Закопал.
Папе 72 года.
Сейчас каждый день ходит к маме на могилу и носит свежие цветы с огорода. Дома разговаривает с ее портретом. Очень тоскует. Все время у него перед глазами стоит эта картина происходящего с мамой. Перестал спать ночами.
Все время рассказывает нам эту историю по телефону. На днях, когда рассказывал, расплакался. Я впервые слышала, как папа плачет.
Папа остаётся на данный момент в Мариуполе. Выезжать не хочет. У него там любимые 3 собаки и 4 кота. Которые все время в бомбежки спускались по лестнице в погреб и сидели с ними там. Я по этой лестнице еле спускалась, а-то здоровые собаки…
Там 4 месяца нет воды, газа, связи, света… Связь смогли ему организовать с огромными усилиями. У него одного на улице есть связь. Связь ужасная. Плохо слышно и бывает, по несколько дней не можем дозвониться.
Когда общается с нами, ему становится легче.
Сильное чувство вины у папы, что не уберёг маму.
Там сейчас просто каменный век какой-то. Жизнь впроголодь. Говорит, что на макароны уже не может смотреть. Гуманитарку дают редко и мало. Папе приходится по такой жаре готовить еду на костре. В его возрасте это все сложно и при этом, все быстро скисает. Коты и собаки сильно похудели. Грязные.
Папа очень любит читать и ночами без сна сейчас читает благодаря тому, что добрые люди привезли ему свечи.
Есть ещё один ужасный момент, который сделала в данной ситуации моя родная сестра, которая живет в России. Но, об этом пока у меня сил рассказывать нет.
Четыре месяца бессилия и ужаса для меня и моей семьи не прошли бесследно. Мое здоровье сейчас требует восстановления….
Маму звали Елена Васильевна. Маме было 68 лет. 30 лет непрерывного стажа проработала учителем в школе. Вырастили с папой нас троих детей.
Оксана Глущенко
Приехал к нам парень из Херсона, выехать с семьёй они смогли только через Крым. Рассказал про фильтрацию. «Правильные» ответы на вопросы ему в чатах подсказали, но говорит, что как ни готовился, всё равно не был готов.
Раздели, осмотрели на предмет татуировок. Расспрашивали, кем он работал, где учился, и т.д.
Потом говорят:
«Как относишься к спецоперации?»
«А Херсон оккупированный город или освобождённый?»
«А что для вас политика?
В чате подсказали, что если выбрать «оккупированный», то можно исчезнуть
Так что он прочитал проповедь, мол, человек он рабочий, инженер по мелиорации, а ещё пиццу делает, всё равно ему, какая политика, лишь бы дети были здоровы. В общем, пропустили его, жену и двоих детей. А там уже выбрались из России в ЕС
«Когда всё началось, мы переехали к родителям, а то посмотрели, что часто по школам стреляют, а у нас школа во дворе»
Заметила, что это обсуждают в духе: «Нехорошо, что они через Россию поехали, можно было в Украину». На самом деле, в ту сторону – лотерея. Русские могут пропустить, а могут не пропустить. Люди по 5-10 дней иногда застревают в поле. Кто-то пытается объехать в сторону Николаева и взрывается на минах. В такую лотерею, когда ты не один, а у тебя двое маленьких детей, играть не особо хочется. Вывезешь их наиболее безопасным способом.
Ещё о жизни под оккупацией: «Вроде всё тихо, тихо, а потом ты открываешь соседские группы, а там фотографии и: «Пропал такой-то», «Пропал», «Пропал»».
@pepel_klaasa (https://twitter.com/pepel_klaasa/status/1537841566873706497?t=f4llqk1Ja14gVK6PtEVKAA&s=19) про Херсон.
[ТГ-канал “Жива”]
Я жива, это главное.
У нас в Херсоне долго не было интернета: наш провайдер нас кинул, поэтому мы ждали, когда будет новая сеть. Я теперь редко выхожу далеко из дома, но россияне тут везде. Заняли чужие дома, из которых выехали люди. Кое-куда свои семьи перевозят, недалеко от меня тоже живут. На улице не пообсуждаешь уже ничего, ибо многие ходят в гражданском, опасно просто. А ещё рядом со школой заняли алкоопт, устроили там свою базу. Всё демонтируют и переделывают под себя, уже открыли второй собственный супермаркет. По городу ходят с ружьями.
Однажды ехала в маршрутке (месяц назад или около того) – двое девочек-подростков вслух читали украинские названия на свой лад. Было написано «оренда», они прочитали не как «орэнда», а через русскую «е» и начали ржать, а потом долго обсуждали, что это такое и даже полезли в гугл проверять. Я тогда ещё думала о том, кто они такие – явно же не местные. Теперь дошло. Думаю, это семьи оккупантов, потому что у нас таких людей нет.
Со связью тихий ужас. Как отключили 30-го, так и нет до сих пор. Многие провайдеры, включая нашего, просто послали людей и сказали, что когда будет Украина, тогда будет и интернет. А сейчас что людям делать? Нам только сегодня переподключили.
Российские симки многие покупают, но они мало у кого нормально работают. Много просто бракованных. Одна женщина нам рассказывалась как купила такую сим-карту, она не работала. Пришла поменять – сказали, чтобы брала новую, потому что ничего возмещать они не собираются. Она возмутилась и ответила, что с украинскими сим-картами никогда таких проблем не было, на что ей сказали: «Если так любишь Украину, то и езжай на свою Украину».
Чувствуют тут себя как дома, устроили разруху, город просто вымер. Никого нет на улицах – только утром на рынке. А если в два часа дня выйти в центр или куда ещё – никого нет, пустота. Только z-мобили разъезжают. Они уже не раз устраивали ДТП. Недавно тоже было: сбили шесть человек, вроде. Кто-то выжил, кто-то – нет.
Не выпускают и не запускают людей. Всё только через Крым. Есть те, кто хочет вернуться в Херсон, но не могут въехать.
Предприятия и заведения все переоформили на Россию и весь доход теперь идёт туда. Взять тот же «Эпицентр». В первых числах июня закрыли людей в качестве заложников, попугали пару часов, потом ТЦ прекратил работу на несколько дней. Переоформляли на себя. Я была там после этого – невозможно закупиться. По двадцать раз что-то записывают, переписывают, нужно декларации оформить и только потом на кассу идти.
Кто-то в интернете пишет, что у нас спокойно, потому что нет тревог. Но у нас каждый день стреляют, куча вооружённых русских, военной техники и БТР. Щемят людей, отбирают часть товара по своим прихотям у тех, кто везёт на продажу на рынок.
На днях руснявые солдаты с кем-то из местных бухали, напились так, что кто-то у них гранаты выкрал. Утром поехали к тому человеку домой, но его там не оказалось, поэтому забрали его родственников. По итогу так и не знаем, что с ними.
По домам за едой не ходят в городе, но отбирают у продавцов и фермеров. Многих волонтёров просто убили, кого-то взяли в плен. Если узнают, что люди как-то помогали сопротивлению, партизанили или занимались волонтёрством – не дают покоя.
От Украины здесь с каждым днём всё меньше, хотя общеукраинские новости это недостаточно освещают. Или пишут, что рашисты делают жалкие попытки. Увы, не попытки и не жалкие. Людям не дают жизни, все закрывается и бегут.
Каждый день слышны взрывы. Сомневаюсь, что как-то участвуют наши. Скорее всего, стреляют по области и Николаеву. Российские военные ещё любят провокации – вроде как отправить ракету в Херсон из Крыма, а потом сбить её и рассказывать, что Украина нас обстреливает. И каждый день гул и дрожь по окнам ещё с конца февраля.
Херсон.
Изюм:
Когда они пришли, то у нас первая мысль была, что как будто приехали утилизировать все старье. Танки старые, советские ещё, снаряды взрывались не все, мы думали, что это потому что старые, там может быть отсырело что-то. Я свидетель, там были срочники, много срочников. Мальчики по 18 лет на вид, спрашивали у нас «А где мы?», телефонов у них не было, говорили, что повесткой вызвали в январе, забрали и куда-то отвезли, а потом сюда.
Танки были советские, старые. Люди вылезли из подвала, развели огонь на кирпичах, готовят кушать себе, едет танк огромный советский. Вдруг остановился, развернулся и наводит дуло на людей. Все обратно в подвал кинулись. Страшно. Специально издевался и пугал.
У нас да, задача была остаться в живых. Мы с сыном делали салат из одуванчиков, листья ели, воду дождевую пили. В живых остаться было самой главной задачей. Сейчас вот тут. Да, живые, здесь. Но мы как вырванные деревья, понимаете, и там домой тянет и страшно. Домой нельзя. Неизвестно ещё, что там будет.
У нас на площади стоял ларёк с хлебом, Куленичи. Это такой завод в Харькове, там хлеб делают, выпечку. Пьяный солдат сел на БТР, машину для транспортировки пехоты, разогнался и раздавил. Как мы хотели хлеба, всегда надеялись хлеб получить. Даже в Ленинграде в блокаду давали хлеб людям каждый день, малюсенькие кусочки, по 40 грамм, но давали. У нас два месяца ни кусочка хлеба не было, ничего. Мы были в окружении, никакой гуманитарки у нас не было.
Те солдаты тоже были голодные – мы видели их паёк. Одна наша девочка начала с мордатом встречаться. Она пьющая, такая девочка. Видела их паек, рассказывала нам. Сухари какие-то, наш мужик таким сыт бы не был. В магазинах срывали замки, брали себе еду солдаты, людям говорили – разбирайте пока есть, от России вам долго никакой помощи не будет. Все магазины, аптеки, ветаптеки, все вынесли, все разграбили (прим. – тут уже речь шла про всех, и солдатов и местных жителей). Продукты искали везде. У нас дети из неблагополучных семей – они залезали в магазины через решетки, родителям передавали продукты. у них глаза горели от радости. А что с детьми с этими будет дальше в жизни, если они такое пережили?
Дома складывались, просто складывались, как коробочки, знаете? А в подвалах люди. Людей засыпало, потом их вытаскивали. Мою подругу вытащили, без головы. А рядом был дом – на месте воронка. Рядом машина, там документы, Наташа и Андрей Яковенко, всех засыпало, там его мать жила. Девочка искала маму, ездила каждый день, через блокпосты. Ей дали бульдозер теплосети, кран не дали. Бомбежка та была 9 марта, откапывали в мае. А как бульдозер откопает – он поддел плиту, покачал ее, она упала в подвал. А там же люди. Изюм знаете, он немножко сверху, на возвышенности. А Каменка внизу, в котелке. Коровы были, их же кормить надо, выпустили пастись и всех зарезали. Сделали кашу с мясом, что-то хотели отнести людям в Каменку, пришли туда, а там никого нет, всех убили. В парковой зоне валялись тела людей, их ели собаки. Валялись потому, что не было никого, хоронить некому было. Потом мужчин из подвалов насильно вытягивали, заставляли убирать парковую зону, за паёк. Баночка тушенки, что-то еще, еда какая-то. Кто ее шёл, тот будет наказан, брали на карандаш, галочку ставили, паёк не давали. А они боятся – людей выгоняли из бомбоубежищ, сами там прятаться хотели.
Мы в апреле выходили на улицу, а там -14. Какой был страх, все против нас, холод этот, жуткий холод. Все болели, все переболели, мы сидели там друг на друге, чихали друг на друга, кашляли. Но коронавируса не было.
[ТГ-канал дочь разбойника]
Женщины Украины. Светлана, Днепр.
Светлана — перинатальный психолог и сертифицированная доула. Монолог Светланы записала журналистка Ольга Хардина.
«За месяцы войны в Украине родилось больше 70 тысяч детей, на 20% выросло число преждевременных родов. В первый же день войны мы создали всеукраинский чат (https://t.me/bezpekavagitnihua) поддержки беременных, сейчас в нем почти 3000 человек, в том числе другие доулы, психологи, консультанты по ГВ. Мы сразу написали инструкцию, как рожать в полевых условиях и что купить на случай, если не получится добраться до роддома. Параллельно я стала собирать базу доул и их перемещений по Украине, а также — контакты доул и акушерок за границей. Все это оформлено в виде огромной гугл-таблицы, которая постоянно обновляется.
Есть города, в которых родильные дома разрушены или до них не получается доехать из-за обстрелов — тогда женщины рожают дома. Есть города с условно мирной жизнью, то есть без активных ежедневных обстрелов, но с постоянными воздушными тревогами. Там роддома продолжают работать в более-менее привычном режиме. В их «верхней» части остались операционные и часть родблоков, другая половина родблоков — в подвале. Там же находятся женщины с новорожденными. Если начинается воздушная тревога, женщины прямо во время родов идут в бомбоубежище. Однажды нам с девушкой трижды пришлось спуститься-подняться, пока она рожала. Понятно, что в подвале роды останавливаются. Женщина заходит — а там люди, шум. Двери, по технике безопасности, вынесены, проемы закрыты тканевыми перегородками. Нет ни душа, ни ванны, ни даже санузла.
Парадоксально, но именно во время войны произошло то, за что мы, доулы, боролись последние годы. Врачи проявляют огромную человечность, борются за естественные роды, потому что кесарево сечение — это медикаменты, а их надо экономить. Объединяет и то, что в бомбоубежище и врачи, и женщины в одинаковой небезопасности: если прилетит, все будут равны перед смертью.
При этом врачи, акушерки, доулы — тоже люди, у всех есть родные. В один из дней я принимала роды, а мои дети с бабушкой и дедушкой выезжали из Украины. Они проезжали через Винницу, когда там раздались взрывы, и какое-то время не выходили на связь. Меня разрывало изнутри: вот ты здесь и служишь миру, спокойствию и безопасности других людей, а твои близкие где-то там, в опасности. Ты все время в постоянных выборах: где тебе, ради кого тебе?.. Сын говорит: «Мама, я не понимаю, почему ты не уезжаешь». А я не понимаю, как уехать. Пока здесь есть беременные, я не могу уехать.
Иногда приходится сопровождать роды онлайн. В марте сопровождала роды женщин из Бучи и Ирпеня по телефону. Да, это запрещено всеми кодексами, но какие варианты, если вокруг стреляют, а они дома без возможности выйти?.. По телефону ты слышишь, как она дышит — и понимаешь, что с ней сейчас. В Буче девушка в момент самих потуг не вышла на связь — там не было электричества, телефоны садились, врачи не могли доехать из-за обстрелов. Я так и не знаю, чем закончилась ее история.
Верю, что рожденные во время войны дети будут очень сильными. Как народ мы сейчас проживаем урок взросления и умения защитить себя, свои границы и права. Детки, которые сейчас приходят в мир, у них крестная — вся страна. А вторая крестная — война. Звучит страшно, но это теневая опора, которую надо знать. Я уверена, что эти дети будут более целостными и осознанными. Самоидентификация дана им по праву рождения».
[ТГ-канал “Жива”]
Проснулся я в день начала войны то ли от того, что летело что-то, то ли меня разбудили. Мой город расположен прямо перед Херсоном на другой стороне моста. В первый день был слышен гул – это ехала техника. Наша воинская часть почти сразу сдалась, благодаря этому потерь среди населения было меньше, чем везде.
Мне потом сказали, что многие пытались уехать из города в тот момент, когда проезжали русские. И люди на машинах виляли между российскими танками, что было, конечно, полным идиотизмом. Не знаю, чем они думали. По итогу некоторых зацепили наши военные, когда стреляли по вражеской технике. Без этого жертв было бы ещё меньше.
Когда начались бои на мосту, мы всей семьёй побежали в подвал, тогда часто вырубали свет и связь. За это время русские военные успели разбомбить кладбище, что у меня через дорогу. Вследствие чего соседний дом (трейлер на колёсах, его как дом использовали) сгорел, потушить не получилось. Повезло, что там в это время никто не жил. У соседей разрушена баня, а ещё у некоторых вылетели стекла. Мой дом только осколками зацепило.
Когда что-то летело, воздух дрожал и было тяжело дышать. Не знаю, это из-за адреналина или чего ещё. В тот день, когда бомбили кладбище, нас с отцом чуть не зацепил снаряд (тот, что взрывается в воздухе). Пока пролетало над домом, мы были на улице, но успели забежать в помещение. Потом я собрал все те осколки и сделал инсталляцию для художки.
У сына моей тёти снаряд превратил друга в груду мяса. Мои крёстные уже второй год живут в моем городе, до этого жили в Херсоне, там осталась их квартира и сильно пострадала от обстрела. Когда друга их сына не стало, он как раз находился там. Два снаряда прилетели во двор, сын моей тёти спрятался после первого прилёта в дальние комнаты, а его друг подумал, что всë уже закончилось, поэтому подошёл к окну. Так парня и не стало.
У родителей есть друзья: муж и жена, у них 3 дочки. Мы дружим семьями, от Херсона к ним ехать час. На третью или четвёртую неделю войны мы узнали, что в их двор тоже прилетел снаряд. Мать семейства и одна дочь пострадали. Что было с дочкой точно не помню, но ничего критического, а вот у матери сильно травмирована нога. Несколько дней в реанимации, из-за осложнений пришлось провести ряд операций. Сейчас всё хорошо, но в больницу, где эта женщина лежит, пару раз чуть что-то не прилетело.
Ещё у одной подруги сгорел дом, сейчас она в Одессе.
Родичи моей мамы русские, но она родилась в Антоновке, и все её родственники как один не верили, что у нас до начала войны было всё в порядке. До этого они не верили даже тому, что у нас 2 машины, частный дом, и что живём мы хорошо. Постоянно говорили, что нас пришли спасать. По итогу мы устали спорить, и мама просто заблокировала этих родственников (они также скидывали фейки о том, что Россия всегда и всем помогала, не начинала войны и дала Украине независимость).
У меня также были знакомые из России, но теперь они стали агриться и посылать куда подальше. Так в одном чате девушка начала оскорблять меня за фразу о том, что я не хотел бы стать россиянином или быть русским.
Каждый день что-то летает – то истребители, то снаряды, слышен гул техники, которая куда-то едет. В первые недели у нас в городе был снайпер. Говорят, он убил человек 10-20, может и больше. Даже сейчас я пишу это, и уже во второй раз что-то летит очень близко, воздух опять дрожит.
Маріуполь…. Біль….
Вибачте, цей пост буде російською, тому що українська занадто лагідна, щоб передати все, що я відчуваю зараз…
Город мертв…. И не потому, что разрушены дома, этого мы уже здесь за восемь лет насмотрелись. Глядя не разрушения, понимаешь, что если навалиться всем миром, за месяц города бы было не узнать. Если… Но некому…
Основной шок этого п..ца в том, что в нем нет людей и машин. Это как тело родного человека, из которого выпустили всю кровь. Все время, что мы ехали по Металлургов и Куинджи к драмтеатру, меня преследовало настойчивое ощущение, что я стою у тела покойника.
В отделение привата на площади Кирова просто вгатили из танка. Денег хотели, вероятно. От любимого “Сильпо” на Шевченко остались только горелые ребра строительных каркасов.
Но не это заставляет душу холодеть. Непривычная пустота, как будто тут никогда и не было людей. В Донецке в шесть утра в этот день было больше людей на улицах, чем в Мариуполе в полдень…
Когда нам сказали, что выдача гуманитарки будет проходить у драма, мы подумали, что это чья-то злая шутка… Несмешная(
А если я вам скажу, что действо происходило при веселой музычке а-ля совок из репродуктора машины МЧС раиси, включая гимн совка и вотэтовотвсе? Поверите?
Я тоже сначала не верила, что около двух с половиной тысяч человек будут стоять часами в очереди рядом с братской могилой, из которой идет ни с чем не сравнимый запах разлагающихся тел, под бравурные песенки и, конечно, тупую совковую рекламу нового стиля жизни…
Теперь вы понимаете, почему я два дня собиралась написать этот пост…
Завалы, кстати, никто не разбирает. Камер же рядом нет.
Кстати, фоток не будет. Рука не поднялась…
Что еще сказать? Возможно, что-то еще вспомню. Помощи на всех не хватило, как и на прошлой неделе, но пока на складах в Донецке есть украинские продукты, будут возить.
Люди… Многие дезориентированы, многие еле стоят на ногах… Серые лица и черные руки… В этих руках привычные уже тележки…
Боль…. Мариуполь….
P.S. Но есть и хорошее. Стелла все еще жовто-блакитного кольору)) Уродцы нашкарябали там какие-то мелкие буковки, нихера не видно. Поняли, шо дизайн получился не очень, и сделали попытку задрапировать ее какой-то серой тряпкой. Но вольный степной донбасский ветер лучше разбирается в дизайне, так что только клочки кое-где остались….
Мужик-металлург тоже уцелел, тут творческие таланты орды нагадили, но не успели закончить мысль. Надпись на постаменте гласит:: “дыныры идут…”, продолжение, куда же они ушли, видимо, из жопы писать было уже неудобно…
Впервые хочу, чтобы этот пост увидело как можно большее количество людей, можно копировать/репостить/все что угодно. Этот оглушающий сознание цинизм должен стать известен, вероятно, для этого меня и занесло на днях с оказией в Мариуполь, місто нескорених.
Elle Woods
Мне вчера пришлось успокаивать несколько истерик по телефону.
Люди вернулись в Харьков и охуели, простите.
– Везде же говорят, что область освободили, что орков отогнали, – всхлипывает Ира, а в трубке слышны залпы орудий, – Сказали же, что тихо в городе.
Ира насмотрелась по телевизору прекрасного: в Харькове садят цветы, включают фонтаны, Терехов улыбается в только что запущенном метро..
Взяла в охапку двоих детей и рванула в родной город на уютную когда-то улицу Краснодарскую. Это Салтовка.
Нет, она, конечно, заранее подготовилась – попросила знакомых поглядеть, как там её дом. Дом целый. “Ура-ура” воскликнула Ира, с восторгом захлопывая чемодан где-то под Ужгородом.
– Ань, тут всё грохочет, магазин полупустой, школа разбита, садик закрыт, бензина нет, я не понимаю, что мне делать, – рыдает Ира, – Я же читала ленты, и харьковчане писали, что город возрождается.
Вместо возрождающегося города Ира приехала в руины. Так ей видно, так ей слышно, так ей ощущается.
Я говорю не о ситуации в Харькове, а о восприятии, которое субъективно.
Понятия “тихо” и “громко” относительны. Для тех, кто не выезжал из города, в последнее время стало действительно тише, а для тех, кто отвык от постоянных обстрелов, этот же город звучит невыносимой канонадой.
Кстати, ни Ира, ни её дети войну не слышали. Муж вывез их из Харькова 24-го февраля, утром. Да, они смотрели новости. Да, они видели фотографии разрушений. Но это лишь кусочки пазла, из которых невозможно сложить реальную композицию.
Например, в новостном сюжете вряд ли расскажут об усыпанных мелким стеклом дорожках, почти во всех салтовских дворах. Вроде мелочь, да. Но если вы собачник, это важно.
Лене, например, неинтересна ситуация с бензином, но нужно знать, что ходит маршрутка №45. А для Саши возможность заправиться принципиальна, ему в офис через весь город мотаться.
Алла вернулась на свой первый этаж и понятия не имеет, что там с лифтами. А для Фимы, жителя небоскреба, это вопрос номер один, чтобы принять решение о возвращении, ему 55, у него одышка.
Вите кровь из носу нужен интернет для работы, иначе нет смысла возвращаться. Свете важно понимать проверили ли саперы детскую площадку у дома, работает ли участковый педиатр и открылась ли секция по гимнастике.
Миша вернулся в центральный район города и с удовольствием описывает вкус капучино из любимой кофейни, в то время как Оксана на окраине Харькова кофе может выпить только дома и то, если включат электричество.
Я это к чему. Возвращаться или нет? Нет универсального ответа для харьковчан. Как, впрочем, и для жителей других городов, которые рвутся домой из эвакуации.
Важно понять вот, что.
Ира, которая сегодня рыдает в телефонную трубку на Краснодарской, проехала больше тысячи километров, и все это время возвращалась она не в Харьков, а в двадцать третье февраля.
В результате вместо счастья получила новые тревоги, обиды, разочарования.
Не будь, как Ира.
23 февраля 2022 года никогда не наступит. Всё будет по-другому. Сначала сложно, потом легче, а когда-нибудь лучше.
Чтобы не рыдать дома, постарайтесь выяснить мелкие подробности ДО того, как ехать. Всё, что важно именно вам: работает ли консьержка, завезли ли инсулин, вернулся ли парикмахер, ветеринар, тренер, открылся ли спортзал, детский сад, магазин. Чем вы будете заниматься, чем сможете быть полезны городу.
Сил нам. Мира. Победы. До встречи.
[Анна Гин, https://www.facebook.com/AnnaGin74/posts/7499250900146981]
«Танечка, мне прям нечего тебе рассказать, совсем нечего. Я ведь и не видела ничего из этого подвала /в Мариуполе/. Есть ведь которые сами видели, как людей убивали, а я нет, таких ужасов не видела, вот сосед, когда за водой бегал, убили его, но я ж не видела, как убивали, я только хоронить помогала. А мама моя, ей 86, старенькая, как прям в первый день нас бомбить начали, в наш дом-то не попало, но тряслось все, грохотало, и она упала – а дальше не встала, ноги у неё отнялись. И ещё 4 дня мы в подвал не могли спуститься, не дотащить мне ее было, сама бегала туда, просила ребят молодых, так им страшно подыматься, но потом Володя, он старший по подвалу был, сжалился над нами, поднялся и на плечах ее снес… и ещё, дай Бог ему здоровья, дощечки положил в уголке, а на них одеяло, и как кровать у неё получилась. И мы 45 дней там были с соседями, ну а потом русские зашли военные, ну, дырку в стене пробили, потому что к тому времени нас сверху плитами придавило, и выйти наружу было нельзя, так они всем сказали выходить наружу через дырку эту, а у нас мама и ещё старичков десять больных, неходячих… я им говорю – с мамой останусь, а они – нет, все ходячие быстро отсюда, а больных ваших мы потом вытащим и до вас подведём. Мы часов 6 шли, значит, к блокпосту их, где автобусы стояли, и я все о маме думала, как она там… А когда дошли, так других старичков довезли, а вот маму… забыли, наверное. Я не знала, что с ней, где. Так оказалось, военные потом в другой подвал на районе перенесли и одну там оставили на одеялке. И солдат их какой-то приходил к ней раз в день, пожалел бабушку, смотрел жива ли, бутылочку водички ей оставлял и хлеба. И 26 дней так он а совсем одна, в темноте, и в туалет под себя… Но ведь выжила, исхудала совсем, но живая. Так что, видишь, такая судьба у нас, в рассказать тебе нечего – только, Танечка, время со мной потеряла».
[ТГ-канал дочь разбойника]
Женщины Украины. Яна, Новая Каховка/Словакия:
«24 февраля мои родители вернулись из Шри-Ланки в Киев. В 5 утра мне пришло сообщение: «Мы прилетели». А следом ещё одно: «Нас бомбят». Я подумала, образно бомбят? Не может же быть, чтобы по-настоящему. Оказалось, в прямом смысле слова.
Я уже два года учусь в Словакии, в городе Трнава, живу в общежитии. На новый семестр приехала за три недели до войны.
Всё стало развиваться очень быстро. Родители смогли выехать к двоюродному брату в посёлок между Бучей и Ирпенем. Просидели неделю и отправились в село Архангельское в Херсонской области — обыкновенное село, где нет ни одного стратегического объекта, разве что, завод по добыче соли. В какой-то момент мама заметила, что возле них ездят танки. Обстрел начался, когда я разговаривала с ней по фейстайму — она просто резко отключилась.
Дальше так и жили. Рядом постоянно стреляли, разъезжали танки, самолёты летали очень низко. В какой-то момент пропал свет. Родители редко выходили на связь, потому что боялись, что сядут телефоны. Потом нашли способ заряжать через аккумулятор от машины. Говорили при свечах, но хотя бы оставались газ, вода и продукты. А затем пропала связь. Стало совсем страшно, потому что село оккупировали.
Это нелюди. Люди не бывают такими, какой была эта армия. Они захватили центр посёлка, который я помню с детства. Центр, куда я ездила на велосипеде покупать мороженое. В какой-то момент в огород нашего дома попал снаряд. Потом мне сказали, что снаряд так и не взорвался. То есть сейчас на огороде, куда я ходила с прадедушкой выбирать колорадских жуков из картофеля и искала, простукивая, спелые арбузы, торчит чëртова российская ракета.
Я начала работать. У моих родителей были заблокированы все карты. Я работала и скидывала деньги на дедушкину карту с кучей комиссий, чтобы, если появится способ уехать, они могли бы снять отель в Львове.
День рождения моего 8-летнего брата 4 апреля праздновали в подвале. Я не знаю, что чувствует ребенок, если обычно на его празднике много гостей, торт в стиле Brawl Stars или Minecraft, а теперь вы сидите в подвале и думаете: «Хоть бы дожить».
К родителям приходили русские военные. Мама с братом спряталась за печкой, разговаривал папа, дедушка ушёл к соседу. Русские начали требовать ключи от дедушкиных красных жигулей. На него стали кричать, угрожать автоматами, сказали: «Мы тебе ноги прострелим, если не откроешь машину». В итоге папу не тронули, а машину забрали. Вместе с ней забрали надежду – моя семья могла бы выехать на ней в случае, если бы прекратились обстрелы.
Родители решили выбираться любой ценой. Нашли лодку. Шли через всё село под «градами», посадили в лодку женщин и детей, но не смогли взять мою собаку. Она боится воды и начала бы громко лаять, их бы просто расстреляли. Женщины и дети погрузились в лодку, а мужчины шли вброд рядом. Дедушка не смог идти и остался там с собакой. Остальные переплыли реку, потом шли более 8 км пешком до села, откуда ходит транспорт.
Потом должен был выбираться мой дедушка с собакой. Когда они с соседом шли по полю, наша собака сорвалась. Попутчик сказал, что им нельзя останавливаться, потому что в любой момент может начаться обстрел. Так пропала моя собака.
Сложилась очень тяжёлая ситуация. Мне угрожают выселением из общежития. У меня были задолженности ещё до войны, но родители должны были все оплатить. Теперь не смогут. Меня выселят, а потом передадут дело в полицию, если я за неделю-полторы не заплачу за учёбу и проживание. Стипендию я отправила родителям. Подумала, что как-нибудь выкручусь, родным нужнее.
Мне предлагают зарабатывать тем, что я хорошо умею – это рисунки, но на одну работу уходит неделя, а у меня уже 13 заказов. Но у меня есть старые работы, которые я могу вам отправить в любую страну (кроме России). Могу помочь с музыкальной школой, если вы там учитесь. А если вы из Словакии, я могла бы что-нибудь сготовить или убраться у вас в квартире».
Ирина Говоруха:
Они думали, русские сюда не зайдут. Зачем им маленькое село Ягодное, в котором всего четыреста жителей и пять улиц? Школа, упирающаяся в сосны, яичный колодец, изобилие рослых берез и широкоплечих яблонь. Простые трудолюбивые люди и много стариков. Вот только село находилось на трассе МО1.
Рашисты завернули со стороны леса. Профессионалы, срочники и тувинцы. Танки поставили во дворах, БТРы – под самыми окнами. Сами расположились с шиком. На диванах, кроватях, на печи. Вечерами – костры, шашлыки, винишко. Некоторые переобулись в удобные беговые кроссовки. Людей согнали в школьный подвал, площадью 65 квадратных метров и продержали в нем 25 дней.
На гимнастической скамейке с трудом поместилась семья: бабушка с дедом, сын с невесткой и двое детей. Четырехмесячного положить было некуда и его держали на руках. С десятилетней девочкой мечтали:
Вот нас освободят, и достанем огромную сковородку. Нажарим картошки с лучком, сдобрим ее тушенкой и свежим укропчиком. Накроем во дворе стол.
У девочки урчало в животе:
А потом испечем медовик, правда?
Три пленника сошло с ума. Особенно буянила молодая женщина. Сперва кричала, что является хозяйкой макаронной фабрики и здесь ее удерживают незаконно. Потом преобразилась в голливудскую актрису. Требовала продюсера и режиссера.
В один из дней привели окровавленную женщину с годовалым ребенком. Она с семьей направлялась в Винницу, но их машину обстреляли. Муж и старшая дочь погибли на месте, она с Варей бежала по полям, покуда не спряталась в полуразрушенной конторе. Всю ночь вздрагивала от автоматных очередей и воя бездомных собак. Утром ее нашли тувинцы и привели в подвал. Люди накормили картошкой в мундире, она с трудом проглотила кусок и всхлипнула: «Как мне теперь жить?» Подвал ответил хором: «Ради Вари».
Пожилые стали умирать, и их хоронили партиями по пять человек. Всех укладывали в одну могилу. Во время отпевания рашисты открыли огонь. Живые прыгали к мертвым. Ранения получило четверо.
Одну девятнадцатилетнюю девушку дважды за час водили на расстрел. Все хотели уточнить кому принадлежит обнаруженная в шкафу камуфляжная куртка. Бедняжку выводили на огород, там, где всегда рос картофель сорта «зоряна», стреляли поверх головы и орали: «Теперь признаешься, кто ее носил?»
Воздуха в подвале не было, ведь в нем одновременно находилось от 320 до 360 человек (среди них – 70 детей). Началась эпидемия ветрянки. Лежачие уписывались. Из отхожего ведра тянуло смрадом. Мужчины сидели с голыми торсами, дети – в одних памперсах. Самая маленькая (1 месяц и 10 дней) стала задыхаться. Ее подносили к дверной щели.
Со временем рашисты разрешили готовить на костре. Школьные повара кипятили воду под выстрелами. Мамам и детям раздавали по полстакана манной каши. Суп наливали в двухсотграммовый стакан.
Я звонила в Ягодное много раз. Люди рассказывали, как спали сидя, а потом лечили лопающуюся на отекших ногах кожу. Как играли все вместе в слова. Пытались справиться с отчаянием, ведь оккупанты убеждали, что взяли Чернигов и вот-вот разберутся с Киевом.
Как вы сейчас?
Хорошо. Стеклим окна, латаем крыши, сушим одеяла. Вот картошку посадили. Груши расцвели. А там, даст Бог, пойдут ягоды…
[ТГ-канал “дочь разбойника”]
Женщины Украины. Александра, Киев/Словакия:
«Чем больше смертей, преступлений, прилетов ракет — тем сложнее верить в то, что мой (не трагический) опыт имеет хоть какое-то значение.
В войну никто не верил. Несмотря на новости. Несмотря на атмосферу. Несмотря на эвакуацию посольств. Разве реальна война в 21 веке, в Европе, в современных городах и жизнях?
Но напряжение копилось — в осторожных беседах с друзьями («а если вдруг что, то?..»), в мыслях: я ходила по Киеву, отгоняя прилагательное «предвоенный», которое ярлыком цеплялось ко всему, что я видела. Тревожность в какой-то степени помогла — за пару недель я успела купить своим крысам большую — кошачью — переноску, а 23-го ночью сложить-таки пресловутый (тоже тревожный) рюкзак. Параллельно шутила в чате со знакомой американкой, отправляя фото вещей, — мол, тревожусь или чересчур много, или катастрофически недостаточно. А утром началась война.
Я проснулась даже не от взрывов. Накануне моей крысе резко стало плохо, мы успели попасть на прием к ветеринару, и даже, пока крысе делали кровоостанавливающий укол, обсудить, какие документы могут быть нужны для выезда, и что я подумываю временно уехать в родной город к семье. Не раньше субботы, конечно — у меня работа, а на утро субботы в ветклинике назначено УЗИ.
Следующий укол — ровно через 12 часов — нужно было сделать в шесть утра. Будильник, в полусне набранная в шприц доза, и, пока лекарство грелось, автоматически открытый инстаграм. «Россия напала на Украину».
Я подошла к окну и только тогда услышала взрывы. Я живу на Оболони, из окна видно поле и Вышгород. За крайним домом что-то огненно разорвалось. Со дворов на пустые улицы одна за другой выруливали легковые машины, увозящие людей, очевидно, более подготовленных, чем я.
Я ушла в коридор и позвонила родителям. Сказала, кажется, буднично — «тут взрывы». Голос не дрожал, зато сильно дрожали руки. Папа — тоже буднично — сказал, что не ожидал и никогда до конца в такой поворот не верил. Ему в трубку были слышны мои взрывы.
Первый день запомнился абсолютной потерянностью. Известно, что война — форс-мажор, отменяющий любые контракты. Но, если честно, на практике не очень-то это очевидно. «Выходить» ли на свою онлайн-работу? Сдавать ли завтра фриланс — текст на баннер для крупной торговой сети? Выгуливать ли вечером чужую собаку (другой фриланс)? И главный вопрос, КАК работать, когда смысла больше нет, а все, что ты можешь — по кругу обновлять каналы с новостями и писать раз в полчаса на разные телефонные номера мантробразное «как ты?».
Ночь без сна, полностью одетой, с проверкой каждого уведомления. День второй — на промозглом паркинге. Плед, крысы, тревожный рюкзак с ноутбуком, телефон с распухающим телеграмом — друзья, тревоги, новости, сообщения о заходах ДРГ [диверсионно-разведывательных групп] через мою Оболонь. Вечером передали информацию про эвакуационный поезд в родной город. Отправление через 1,5 часа, комендантский час через 2. До вокзала добираться час пятнадцать, на принятие решения — минут 10, не больше.
Я решилась. Ушла из паркинга, не заходя домой. Все 15 минут пути до метро приложение такси беспомощно мигало поиском. Черные дворы были пусты, сбивало ощущение «обычности» дороги. Где-то за зданием станции были слышны разрывы.
—
Все мое осталось на съемной квартире в Киеве. А вместе с этим, кажется, и какая-то часть меня. Не из-за вещей, конечно, но рутин, связей и всего того, что было моей понятной и безопасной жизнью».
[ТГ-канал Жива]
Сегодня шла по городу одна и в закрытой одежде. С другого конца улицы меня окликнул солдатик – я, разумеется, остановилась. Спросил документы, я показала паспорт. Затем поинтересовался, работаю ли я. Ответила ему, что только закончила 11-й класс.
«Ну, нормально» – отвечает.
Я не поняла, к чему это было, промолчала. Прячу свой паспорт, а солдат всё стоит и смотрит. Я не проявляла агрессии, никак не реагировала и просто молча ждала, что он скажет. Мало ли, спросить что-нибудь хотел.
Как оказалось, действительно хотел. Сказал, что я очень красивая, пригласил в участок – «посмотреть изнутри», а за это предложил мне денег. Я как-то растерялась, спросила сколько, а он заверил, что у них нормальная зарплата.
Я поняла, что пройти он мне не даст, начала поспешно искать телефон в сумке, а этот мужлан за запястье как ухватит своей лапой: «Давай ты не будешь нам обоим жизнь портить? Не хочешь – не надо».
По голосу – явно не мальчик, не молодой парень, а здоровый мужик. Сказал, а сам так и продолжил стоять и мне в глаза смотреть. Тут из здания полиции вышел мужчина постарше на вид. Я думала, он здесь для того, чтобы помочь меня в участок затаскивать. Но он только крикнул, что не стоит грех на душу брать:
«Мы всё равно тут вряд ли закрепимся, оно того стоит?»
Только тогда первый отошёл и позволил мне уйти. Но даже не подумал извиниться.
Херсонская область.
[ТГ-канал Жива]
«Я запомню тот день, когда на наши дома начали сбрасывать ракеты, когда над нами начали летать истребители. Мы лежали с мамой и обнимались. Она прикрывала меня собой и говорила, что мы обязательно выживем».
«Дальше начался ад. Недели за неделями в подвалах. На нас сыпались ракеты. Вокруг были люди: старики, матери, которые укачивали младенцев, а те плакали взахлёб. В воздухе летала пыль вперемешку со стекловатой. Мы спали на земле под трубами, мы мёрзли и задыхались».
Ночью 24-ого февраля я не спал. Чувство тревожности душило меня: что-то должно было начаться, я прекрасно это понимал. Ещё 23-ого февраля, встречая с работы маму и ужиная с ней, я почему-то думал, что это последний наш ужин в любимой квартире.
Ночью моя подруга пыталась успокоить меня, мы общались практически до пяти утра. Я успокоился и понял, что нужно идти спать. Закрыл глаза.
Мощный взрыв. Ещё один. И ещё, ещё, ещё. Я подбежал к окну, открыл его и начал записывать голосовое своему лучшему другу, рассказывая о том, что у нас началась война, что нас бомбят.
Мой мир, как и мир миллионов человек, рухнул в то утро. Слышу, как соседи бегают по лестнице в подъезде, вижу, что садятся в машины и уезжают. Куда нам? Нам некуда податься. Мы не хотим бросать квартиру, в которой мы прожили всю свою жизнь. Страшно. Очень. Не хочется умирать.
Дальше начался ад. Недели за неделями в подвалах. На нас сыпались ракеты. Вокруг были люди: старики, матери, которые укачивали младенцев, а те плакали взахлёб. В воздухе летала пыль вперемешку со стекловатой. Мы спали на земле под трубами, мы мёрзли и задыхались. В день я съедал по бутерброду. Не из-за того, что нечего было есть, я просто не хотел. С каждым днём становилось всё хуже. Нас спасали только люди, что добирались через весь этот хаос в наш район и привозили еду.
Я запомню тот день, когда на наши дома начали сбрасывать ракеты, когда над нами начали летать истребители. Мы лежали с мамой и обнимались. Она прикрывала меня собой и говорила, что мы обязательно выживем.
Чтобы вы понимали, что на мне было надето: футболка, худи, зимняя куртка, спортивки, джинсы, три пары носков, зимние ботинки, шапка и ещё сверху пять одеял, но я всё равно ужасно замерзал. Мы все заболели. Понял, что так не может продолжаться дальше. Взял дело в свои руки и в итоге мы уехали.
Я ненавижу русских военных за то, что они делают. Ненавижу их за то, что они убивают наш народ просто потому что мы есть. Ненавижу за то, что они украли у детей их детство и родителей, беспощадно убив их. Ненавижу за геноцид, который они устроили. Ненавижу за то, что оборвали тысячи жизней и разбомбили чьи-то дома.
За эти два месяца я потерял много друзей ибо им внушили, что мы ЗЛО!
Опомнитесь. Мы обычные люди, которые просто хотят жить.
19 лет, Харьков.
[ТГ-канал “Жива”]
«Почему вы уехали, в Херсоне же спокойно!?»
Именно эта фраза, сказанная разными людьми, просто поразила меня.
В Херсоне спокойно? Вы серьёзно?
Сначала меня наполнили злость и обида из-за этих слов. А потом пришло осознание, что такой образ Херсона сложился в СМИ.
О Херсоне почти не говорят, а если и вспоминают, то вскользь. А вот сами херсонцы кричать о том, что происходит на самом деле, не могут, потому что их крик сдерживают Z-тки, наполнившие город…
Так почему же мы уехали? Причин много, но главное то, что в Херсоне не спокойно, не тихо, не безопасно.
Я честно держалась до последнего и 3 раза откладывала принятие этого сложного решения: отъезда. И только когда созрела, осознала, что все, кого я знаю, уже выехали.
В Херсоне опасно! Надо чистить телефон, а ещё лучше – не брать его с собой, выходя из дома в этом городе.
Покидают дома в большинстве случаев для того, чтобы в километровых очередях добыть самые необходимые продукты по самым бешеным ценам. Яйца были по 100 грн. за десяток, сахар – до 120 грн. за киллограмм, а сигареты были и по 150 грн. Бензин (из Крыма) по 75 грн. за один литр и т. д. В магазинах не осталось ничего, кроме пустых полок. Лекарств просто нет, нет совсем. Сейчас рынки заполонили крымские продукты и просроченная российская гуманитарка. Но как купить даже это, если работы нет и денег тоже нет?
Российские солдаты просто везде. Заходят в офисы, лезут в квартиры. Могут зайти в любой дом и забрать всё, что только понравится. Большинство машин на дизеле отжали в первый же день. Поэтому херсонцы спрятали машины и передвигаются по городу на общественном транспорте или пешком, но быстро и только с 8 утра и до обеда, пока ещё безопасно и оккупантов поменьше. После 16:00 город вымирает, а окна квартир и домов завешивают тряпками, чтобы не было видно света, на который могут явиться незванные гости.
На митинги ходить уже нельзя, простреленные ноги и пропавшие активисты стали «нормой»… Ночью не спишь, слушаешь «прилëт в Чернобаевку», затем – «запуск на Николаев», и так до 5 утра. А потом всё сначала, день за днём…
Спокойно ли в Херсоне? Каждый решает сам, но я больше не могла смотреть, как мой город уничтожают, как замолкают и пропадают люди, не могла ждать и гадать, кто будет следующим. Мы уехали.
Юлiя Бронат (https://instagram.com/yuliia.bronat.lawyer?igshid=YmMyMTA2M2Y=), Херсон.
Беженец, которого вывезли в РФ, и который уже покинул РФ:
“Первое место куда нас привезли был ***. Там нас заселили в музыкальную школу. Спали на ковриках, но было тепло. Кормили два или три раза в день, небольшими порциями. Через пару дней перевели в ДК. Там спали либо на стульях либо так же на ковриках.
В *** мы были где-то неделю. Так как мужчин не выпускали на фильтрацию. Только женщин, детей и стариков. Но никто из женщин не хотел бросать своих мужчин, в итоге они всё таки начали выпускать семьи с мужчинами на фильтрацию. ПОЭТОМУ НЕ РАЗДЕЛЯЙТЕСЬ, НЕ ИЗВЕСТНО ВЫПУСТЯТ ЛИ ПОТОМ МУЖЧИН!
После **” нас повезли в ххх на фильтрацию. Там тоже заселили в дом культуры, условия такие же. И оттуда людей частями водили на фильтрацию в местное отделение полиции.
Там вы заполняете анкету со своими данными. И отвечаете на вопросы касательно войны и политики.
НЕЛЬЗЯ говорить что вы как либо поддерживаете Украину или связаны с военными или органами!
Могут также взять телефон на проверку. НУЖНО Чистить всё что связано с политикой или войной. Чистить чаты , фото на эту тему.
После анкет берут отпечатки пальцев и фотографируют. Заносят в базу. Потом в другом кабинете ещё раз фото в полный рост. И после этого выдают талон на перемещение по днр.
Если человек вызвал подозрение, могу забрать на личную беседу. Там также нужно отрицать поддержку Украине и всё что касается политики.
Забыл ещё. Нигде ничего не оформляйте. Никакого статуса. Ни в рф ни в днр. Говорите что есть родственники или друзья и вы едете к ним.
После этой фильтрации, на следующий день нас повезли на границу с рф. Как обычно с парнями все сложнее. Женщин пропускают нормально, если они конечно не связаны с органами и военными.
Перед прохождением границы рф, сделать всё что писал выше. Всё чистить и отрицать. Там намного чаще забираю мужчин на беседу с фсб и могут не пропустить.
Пытаются давить и что-то выпытать. Не нужно поддаваться на провокации.
Мы чудом прошли границу без беседы.”
[из ТГ-канала “Жива”]
В Херсоне сейчас крайне небезопасно, поэтому я хотела бы обрисовать ситуацию как местная жительница. С самого начала марта российские войска оккупировали город – это та информация, которую чаще всего можно встретить по новостям. Но всё гораздо серьёзнее, если вдаваться в детали.
В первые дни войны у нас были сильные бои у моста через Днепр, близлежащий район оказался разрушен из-за снарядов, а когда войска прорвались в город, то просто так обстреляли спальный район, чтобы поднять панику.
Я уже тогда негодовала по поводу того, что в общем потоке теряется информация про Херсон: постоянно слышны взрывы, а кто это и откуда – неизвестно.
С каждым днём ситуация становится всё хуже – гуманитарку не пропускают, люди скоро начнут голодать, а о лекарствах можно только мечтать. В магазинах из «еды» в основном только снэки и газировка, но на таком, ясное дело, долго не проживёшь. А более-менее нормальная еда стоит невообразимых денег.
Хочу отметить, что сам город не обстреливают, это правда. Потому что тут нет ни ЗСУ, ни полиции. Но каждый день и каждую ночь мы слышим прилёты в Чернобаевку и вылеты в сторону Николаева. Над нами постоянно пролетают и свистят снаряды, это тоже ощутимо давит на моральное состояние людей.
Россияне терроризируют население, похищают и убивают активистов и журналистов, устанавливают блок-посты в городе, на которых проверяют машины, документы, вещи, иногда даже телефоны.
К тому же, оккупанты устраивают постоянные провокации вроде референдумов и показательных видео для россиян о том, что все здесь якобы живут в мире. Но люди тут не живут, а существуют. Существуют для того, чтобы весь день простоять в очереди за едой, а потом всю ночь слушать взрывы за городом.
Это становится невыносимым, поэтому херсонцы на свой страх и риск выезжают из города – перевозчики требуют баснословные суммы, потому что рискуют жизнью. На блок-постах могут застрелить, выбить окна, отобрать документы и развернут. Никогда не знаешь, чего ждать, поэтому просто едешь и молишься, чтобы не наткнуться на агрессивных солдат.
Дороги за городом разрушены, повсюду перевёрнутые и сожжённые машины, обгоревшие трупы и заминированные поля. Нужно иметь по-настоящему крепкую психику, чтобы выдержать этот ужас.
Про область, к сожалению, я знаю не так много, но там ситуация явно хуже, чем в самом городе. Знаю, что рашисты не просто грабят и мародёрят в домах стариков, но и позже подрывают разграбленный посёлок.
Из наиболее точных сведений могу, разве что, процитировать слова моей бабушки, которая живёт в области:
«Ворвались в дом, перерыли всю кухню, попросили телефон, но не забрали, потому что он кнопочный. А соседка моя побогаче, ей двери выбили и забрали телефоны всей семьи. Никогда не знаешь, прилетит ли в твой дом прилетит ракета».
Ситуация в Херсонской области критическая. Пожалуйста, знайте это и не молчите. У людей буквально единственный выбор между тем, чтобы остаться в городе и загнивать, и тем, чтобы уезжать подальше, но при этом рисковать жизнью.
Мне очень больно из-за того, что об этом недостаточно пишут в СМИ, а многие люди не знают, что происходит на юге.
Лиза, Херсон.
[ТГ-канал “дочь разбойника”]
Женщины Украины. Ксюша, Ивано-Франковск:
«Мне 26 лет, россиянка, живу в Украине уже год, переехала сюда к мужу в Ивано-Франковск.
Когда я только переехала, была пропитана дебилизмом российской пропаганды и думала, что за русский язык меня тут чуть ли не съедят. Ходила везде только с мужем. Я не часто смотрела новости, у меня даже телевизора не было, а вот от окружающих людей это исходило очень четко. Таксисты, знакомые, незнакомые, с которыми пересекалась в поездах или самолётах, некоторые родственники. Все эти пренебрежительные «хохлы», «да на западе одни бендеровцы-нацисты», «да Украина без нас ничего не может», обесценивание заслуг украинцев, даже в спорте и других сферах. Помню от кого-то услышала, что Мила Кунис — русская. Я спрашиваю, мол, с чего бы, она украинка, а мне в ответ: «Да все равно одна Россия». В спорте вот, например, когда украинские биатлонистки занимали места, сразу было: «Вот наши молодцы!». Вот такое в подкорку впитывается.
Чтобы отвыкнуть от этого, потребовалась пара дней. За год жизни никто, ни разу, нигде меня не упрекнул в моей национальности или языке (украинский не знала совсем). Наоборот, кто мог, объяснял что-то на русском, кто-то просто овевал теплом и вниманием, чтобы я здесь укоренилась.
Я не верила разговорам США о том, что вот-вот нападут. А потом, 24 числа, муж будит меня в 5 утра. Сборы экстренных чемоданчиков, поход в магазин — «незабываемые эмоции». В магазине никто не суетился, не бежал мимо очереди — я успела насмотреться на воюющих за гречку и туалетную бумагу в 2014 и 2019-2020 годах в России. Я просто не могла внутри себя это уложить: как, как можно сохранять спокойствие в такой ситуации? А потом пришло осознание, что люди привыкли. Привыкли ещё с 2014 года.
Сейчас и я привыкла делать все в темноте после 22:00, привыкла читать новости о бомбежках, бежать в бомбоубежище при сиренах или прятаться в коридоре, если сирена застала дома. В один день я проснулась от взрыва, оказалось, добивали аэропорт. Было страшно, не могу даже представить, что испытывают люди в восточных городах и посёлках… В другой день нам писали родственники из Киева — их дом обстреляли. Слава богу, все остались живы.
Мы стараемся помогать как можем, иногда волентерим, иногда просто помогаем прохожим на улице, приехавшим из восточной части страны, иногда оказываем финансовую помощь. Я стараюсь передать все то тепло, которое получила от украинцев и украинок за этот год.
Я перестала общаться с частью родственников — для своего спокойствия. В момент, когда обстреливали дом моего свекра в Киеве, один из моих родственников кичился тем, что нефть да газ так в Европу и качается. Мол, нафига Украина это все натворила? Я просто послала этого родственника на хуй, извините за французский.
Пробую жить по-новому, обращать внимание на каждую мелочь. У нас все начало цвести, такая красота, но все равно не покидают мысли, что где-то на другом конце страны люди в этот же момент не любуются расцветшей алычей и вишней, а пытаются выжить, выбираясь из-под завалов… Слушаю рассказы родных, которые волентерят в Польше и в онлайне, оказывая психологическую помощь, и волосы встают дыбом. Но ненависть, которая скапливается из-за этих нелюдей, из-за всех преступлений против человечности, даёт силы. Силы, которые мы потратим на помощь людям и восстановление нашего дома. Я всегда считала, что мне не придётся рассказывать своим будущим детям об ужасах войны, как это делали мои прабабушки и прадедушки. Как же я ошибалась».
[Из ТГ-канала Дочь разбойника]
Женщины Украины. Полина, Харьков:
«Хотелось бы рассказать свою историю из Харькова. В первый день меня разбудил парень и сказал, что началось. Он был давно уверен, что война будет. Я только подумала «ну вот опять», потому что в моей жизни уже такое было: в Харьков я приехала из Северодонецка Луганской области. Сейчас мы по-прежнему в Харькове, пока что в достаточно тихом районе. Даже иногда выезжаем покататься на велосипедах, но знаем, что совсем рядом всё не так тихо, и это вызывает некоторый когнитивный диссонанс.
Я сидела на набережной, под весенним солнцем, пели птицы и гуляли люди. На секунду показалось, что уже пришёл мир, вдруг так остро захотелось, чтоб это было правдой, это и есть правда! Но нет, услышали вдалеке взрывы… Я узнала, что знакомая, с которой я училась, подорвалась на мине в Лисичанске, ей оторвало ноги. У неё двое детей. Когда это человек, которого ты знаешь, голова идёт кругом, земля уходит из-под ног. Как будто ты сейчас этот человек. А ещё моя семья была в соседнем городе и отказывалась уезжать. Слава Богу, они сейчас в Германии.
Я закрываю глаза и представляю бал, который наш мэр пообещал нам в первый день Нашей Победы. Можно и без бала, но мы все выйдем на улицу и будем обниматься. Я точно это знаю!»
[ТГ-канал No one’s notes]
4 апреля
Вчера каждый из нас стал Лилу из «Пятого элемента», которая набирает на клавиатуре 3 буквы: w, a, r, и видит, как перед ней разворачивается ад. Только нам нужно было набрать 4 буквы. Буча.
Я в исступлении пересматривала одни и те же фотографии в разных соцсетях, опубликованные под разными аккаунтами. Кажется, что просматривая новые и новые посты со словами осуждения к этим страшным кадрам я хотела как-то утолить свою потребность в справедливости. Но это было как попытки утолить голод человека, у которого внутри чёрная дыра.
Я пыталась что-то написать сюда, но бросила попытки. Нужно было дать мыслям время. И сегодня пришло жуткое осознание: это ещё не самое страшное. Это российская армия лишь показала свою звериную пасть, намекнула, что будет дальше. Люди с завязанными за спиной руками и простреленными головами, снятые с трупов серьги и кольца, которые поедут к любимым русским жёнам и матерям, тела голых украинок, которых насиловали, убили, а потом пытались сжечь – все это тизер, анонс, «скоро в кинотеатрах вашего города». Ведь мы ещё не видели, что происходит в Мариуполе, Изюме. Мы не знаем, как много будет ещё.
Нам говорили, что это глупые молодые пацаны, которым сказали, что они едут на учения. Теперь мы видим, что эти пацаны из себя представляют.
Все это броские картинки, которые напечатают на своих обложках именитые издания, а международное сообщество покачает головой и выразит обеспокоенность и неодобрение. И оставит нас с этим наедине – во избежание эскалации.
Что же до русских, которые говорят, что если воспроизводить видео на такой-то скорости, то на такой-то минуте видно, как «труп» шевелит ногой, и ожесточенно спорят о возможностях искажения в зеркалах заднего вида, я желаю вам однажды охуеть от осознания, что вы с этими пацанами – один народ. Охуеть так сильно, что никогда уже не прийти в себя.
Ребята, сейчас будет больно. Может, не стоит и читать, я предупреждаю! Но не написать не могу.
Ночью дежурила в чате экстренной психологической помощи для пострадавших от войны.
Обращается муж женщины – пыталась покончить собой, поговорите с ней.
Суицид – очень стремная для меня тема. Те, кто меня близко знает, понимают почему. Но делать нечего – беру в работу.
Молодая женщина, говорит вяло, без интереса, видно, под действием успокоительных препаратов. Тихим, без оттенков голосом она говорит, что рашисты изнасиловали ее дочь, что она никогда не сможет посмотреть ей в глаза, она не мать, раз не смогла ее уберечь.
Я пытаюсь увести ее от вины в детали, в гнев, в хоть какую-нибудь эмоцию:
– Девушка пострадала физически тоже?
– Девушка?! – она вдруг кричит – Девушка?! Ей шесть лет.
Мой желудок подпрыгнул и оказался в носоглотке. В мозгу забегали предательские, трусливые мысли “что говорить?”, “вот мне это за что?”, “почему именно в мое дежурство?”… Так, стоп! Дежурство. Где я это слышала, в каком-то фильме – в мое дежурство никто не умрет. Да, в мое дежурство я не дам ей умереть.
Через час мне было дано твердое обещание жить и ходить на терапию. Девочку передали местному психиатру, будет наблюдать. Всех, кого могла подняла на ноги и задействовала. Но…
Двое военных изнасиловали ребенка.
Мать рассказывает, что дочь дважды спросила: за что дяди меня наказали? я ведь хорошо себя вела.
Это все. Извините, что не промолчала.
(Ольга Ярделевская)
Это были страшные дни. Когда ни твой двор, ни твой дом, ни даже твоя жизнь тебе не принадлежат. Нет света, воды, газа. Выходить запрещено, если выйдешь — расстреливают. В наш двор заехала вражеская техника. 5 марта выбили окна, ворвались и забрали телефоны. 6-го забрали папу и мужа на допрос. Нашли переписки и звонки в тероборону (мы пытались уехать и хоть чуть-чуть узнать о ситуации). Они смотрят все — посты, телеграм-каналы, и если ты писал что-то, что им не понравится, — тебе смерть.
Вокруг хаты расстреливают людей, какие же это страшные звуки. Даже страшнее звука бомбы. Только сидишь в подвале и молишься, чтобы вернули родных. И нам повезло, попался командир, который любит детей, и зная, что моя трехлетняя дочь в подвале, приказал перегнать технику и не пугать ребенка. Принесли пищу, воду, сладости для малышей. Наших мужчин вернули, доказать их вину не смогли.
Перед этой группой военных чуть раньше шли кадыровцы и чудом прошли наш дом. Командир сказал, что если бы вошли они, нас бы не было. Они мстят за разбитую ранее колонну и даже не разбираются, кого убивать. Повезло.
Следующие три дня прошли в холоде, мы сидели в подвале в жутком страхе и под звуки обстрелов. В дом привели людей, которые бежали из Гостомеля. 15 человек. Мы старались кормить всех. Если бы не мой папа, сидели бы все голодные.
10-го по радио мы услышали, что с девяти часов открывается зеленый коридор, поняли, что нужно выбираться. Спросили у них, можно ли вывезти ребенка. Они сказали, что машиной — нет, расстрел. Решили идти пешком. Коляска, белый флаг, минимум вещей. Объезжали коляской трупы мирных жителей (сколько же их там), которые лежат уже не первый день, ребенку я ничего не объясняла, потому что не знала как.
Почти в каждом дворе россияне. Вдруг звучит команда «стоять!», и мы замираем с поднятыми руками (позже заметили, что дочь тоже поднимала ручонки). Два поста пропустили, на третьем не пускают, разворачивают назад, говорят, что коридор откроется с 15:00. Отчаяние. Возвращаемся, ждем. Еще одна попытка. Оглядываться нельзя, только вперед. Перед нами вылетает машина с гражданскими, попадает на мину и подрывается, от машины не осталось почти ничего, путь впереди заминирован. Мужчины впереди, я с коляской сзади. Через мины, трупы, разбитую технику, потом через болото мы пробираемся на свободу.
Наконец-то нас встречают наши воины и передают ребятам из МЧС, садимся в автобусы и едем. Приезжаем в российский блокпост и ждем четыре часа. Новости плохие. Нас не пускают, придется ночевать в автобусе прямо на дороге. Про эти гуманитарные коридоры на этих блокпостах вообще немногие знают, и они их бесят.
Тем временем темнеет, и над нами начинают летать ракеты. Находим подвал, женщины и дети туда, на улице —10. В подвале прорвало канализацию, и в этом смраде, ужасе и холоде мы сидим до утра.
Утром снова наши военные договариваются, чтобы нас пропустили, и в этот раз нам везет. Последний рывок, вражеский блокпост, замирает сердце, обстрелять могут в любой момент, и мы заезжаем на контролируемую нашими войсками территорию.
Пока мы в безопасности, но психика взорвана, мы изменились, уже ничего не будет как раньше. Мы стараемся нормально общаться, даже шутить понемногу, но закрыв глаза, сразу видишь дорогу, полную трупов, и как мы замираем с поднятыми руками, ожидая их решения.
То, что мы эвакуировались, — это счастье. Но душой и мыслями я с Бучей и со всеми городами-героями, с людьми, которые в ловушках, с детьми, которые вообще не должны быть вовлечены в войну.
https://meduza.io/feature/2022/04/03/ya-dva-raza-vernulas-s-togo-sveta
Сегодня ровно месяц , как пропала связь с Мариуполем. За этот месяц, как мне кажется, прошли годы. Именно годы или часы, за которые стерли в пепел мой город , который существовал столетиями, через меня прошли сотни историй.
История про девять бомбордировщиков, заходящих на очередной круг,
история про мужчину и его собачку, которых расстеряли только потому, что он выше ее выгулять. Собачка была очень воспитанной и не могла писять в подвале в течение 3 дней бомбордировок,
история про мертвую женщину и ее живого ребенка ,
история про живого ребенка и его мертвую маму.
История про людей, которые сначала сливали воду из труб, а потом топили снег, чтобы приготовить чай без чая. А потом ночью жались к друг другу , когда слышали ни с чем не спутываемым гул очередных бомбардировщиков, летящих со стороны самого теплого и ласкового моря.
Какие то дома просто провались вместе с бомбой, а у каких то вывернуло окна и двери. А потом был сырой подвал и -10 почему то весной, когда всегда тепло.
И да , у моей мамы сегодня юбилей. И я планировала вместе со всей семьей отпраздновать его на самом красивом пирсе в самое теплое и любимое море, с самыми вкусными чебуреками в мире. А сейчас я мечтаю просто услышать мамин голос в телефоне и сказать как сильно я ее люблю.
Мы обязательно перепразднуем. После победы! И я обязательно нажарю сотню чебуреков…для всех.
(Виктория Дубровская)
«Меня зовут Лена, я из Харькова. 24 февраля, когда все началось, я не могла уснуть после речи Путина, и вскоре мы услышали взрывы. Мои родители уехали в Закарпатье, мама с сёстрами оттуда перебрались в Польшу, а отчим остался в Закарпатье. Первые пять дней войны мы с моим партнёром, лучшей подругой и ее партнёром провела в Харькове, потому что у подруги начались сильные нервные тики, и пришлось искать ей медицинскую помощь. Ее положили в реанимацию, почему-то привязали руки и ноги и начали с ходу капать галоперидолом, тремя разными нейролептиками и противотревожными. Потом выяснилось, что врач применяет к ней физическое насилие, и нам пришлось вытаскивать ее. После этого мы вчетвером добрались до вокзала под звуки взрывов и сели в первый же эвакуационный поезд. Подруге стало плохо на станции во Львове, к ней прибежали врачи, сняли с поезда и отправили в больницу. Сейчас она в Черновцах, волонтерит и более-менее в порядке.
Я осталась во Львове. Наш далёкий знакомый открыл горячую линию Харьков SOS, которая помогает людям, оставшимся в Харькове, добраться до вокзала, получить гуманитарную помощь, организовать захоронение, получить пенсию, перебраться в Западную Украину. Я понимаю звонки и разговариваю с людьми из Харькова. Сначала нас было четверо, сейчас нас около пятидесяти человек — и все волонтёры. Я осталась без работы в Харькове, мой партнёр — тоже. Он был курьером в веганской доставке, которая сейчас работает как волонтёрская кухня и кормит всех нуждающихся.|
У меня ментальные проблемы. Мои таблетки сейчас продают без рецептов, и я этому очень рада: не знаю, как бы справлялась без них. Во Львове мы живем в общежитии, в которое нас устроили через волонтерство. Нас грозятся выселить, и мы пока не смогли найти никакое другое жилье.
Мне очень страшно. Мне было страшно в Харькове, когда мы несколько дней провели в бомбоубежище, и страшно сейчас во Львове, куда тоже прилетает. Военные говорят, что здесь не будет, как в Харькове, и что российские войска будут целиться по стратегическим объектам, но после Харькова и Мариуполя я уже ни во что не верю.
Моя товарищка-волонтерка погибла первого марта в Харькове. Только недавно ее тело вытащили из-под завалов и опознали труп. Как жить дальше, непонятно, но я живу, потому что что еще делать? Надеюсь, что скоро станет лучше. Опыт работы в техподдержке и опыт работы с людьми помогает на горячей линии. Я рада, что мы помогаем людям, но если честно, мне самой очень страшно и бессмысленно. Надеюсь, что это все закончится».
(ТГ-канал “дочь разбойника”)
Мариупольский блокадный хлеб.
Раздают редко и мало где. Несколько дней назад нам чудом дали 2 кирпичика. Мы поделились с соседями, у которых тоже есть дети.
Все эти дни я вспоминала свою прабабушку Анну Федоровну Шмелеву (в девичестве Климуха), которая оказалась в блокадном Ленинграде. Первым эшелоном ее удалось вывезти моему прадеду Анатолию Чибизову и спасти от голода.
Даже на старости лет она сушила сухарики ржаного хлеба. Когда я резала на кусочки наш хлеб, думала о ней. Нет, у нас была еда, но мы тоже очень экономили. Утром хочешь есть, взял кусочек и больше не изводишься… в эти дни я узнала, что организму достаточно дать ложку-две чего-нибудь и это способно тебя продержать до приготовленной на мангале кастрюли постного супа.
Неужели это наша реальность?
(Яна Иванова)
«Меня зовут Настя. Около семи лет я прожила во Львове, а два месяца назад мы решили вернуться в Харьков. В тот день, когда началась война, меня разбудил звонком муж в 5:39. Он прокричал в трубку, что нас бомбят, чтобы я хватала детей и ждала его. Мы решили в тот момент попытаться уехать в Киев, а потом во Львов. Когда мы выбегали на маршрутку — такси уже нельзя было вызвать — на улице было много людей, они бежали в магазины, чтобы купить продуктов. Мы садились в маршрутку под звуки взрывов.
Когда мы приехали на автовокзал, оказалось, что наш автобус отменили. Мы вернулись домой, собрали еды и отправились в бомбоубежище в школу возле нашего дома. Мы просидели там 5 часов и на ночь вернулись домой. Наша квартира выглядела, как баррикада: мы заклеили скотчем окна, оттащили матрас от окон. Мы жили в районе Салтовка — это один из самых обстреливаемых районов Харькова. Иногда мне казалось, что от взрывов дрожали стены.
На третий день мы чудом добрались до железнодорожного вокзала. Там мы просидели 8 часов в ожидании поезда. То, как мы забирались в поезд — это отдельная история. Представьте себе людей, которые во время пожара пытаются выбраться из горящего здания. Всем становится все равно, с ребенком ты или нет. Когда мы пытались залезть в поезд, младший сын потерял сапог. Его зажало толпой и нам пришлось силой вытягивать его из толпы и забрасывать в вагон. Ехали во Львов сутки, сидя в коридоре поезда. Детям удалось найти половинку сидения, чтобы они как-то спали.
Мои родственники остались в Харькове, в самых обстреливаемых районах. Другие родственники — в Старобельске. Там тоже страшно сейчас. Я звоню им каждые полтора часа, и когда мы прощаемся, у меня ощущение, что я могу их больше не услышать.
С начала войны я перестала нормально спать. Теперь я встаю в 5:30. У меня трясутся руки. Даже находясь во Львове, казалось бы, в безопасности, я оглядываюсь и пугаюсь громких звуков. У меня много родственников в России и самое шокирующее — это то, что не все они верят в то, что происходит в Украине. Мне казалось, что ни у кого нет сомнений, насколько это страшно. Я смотрю видео района, где я еще несколько недель назад гуляла, и я вижу, как эти дома обстреливают градами. Я каждый день получаю новости от своих друзей, у которых в соседних домах взрываются ракеты. Я с ужасом жду, что могу прочитать про своих друзей или родных, что им прилетело, и я больше не смогу им дозвониться. Когда мне долго не отвечают в телеграме или в инстаграме на вопрос «как ты?», я начинаю подозревать худшее.
Честно говоря, я записываю это аудиосообщение потому, что я очень хочу, чтобы люди знали правду. Никто нас не освобождает. Нам ничего не угрожало. Жизнь, которая была раньше, кажется ненастоящей, как будто ее выдумали. Остался только страх и тревога. Я совсем перестала думать о чем-то, кроме войны. Ничего не осталось, кроме ужаса, что я могу потерять своих близких, свой любимый город. Я хочу, чтобы это прекратилось».
(via ТГ-канал “Дочь разбойника”)
Я Соня. В апреле, если повезёт, мне исполнится 27.
Я из Киева, но последние пару лет жила на три города: Одесса, Харьков, Киев. В каждом из них живут люди, которых я люблю. Я анархистка, потому никогда не питала патриотических чувств, но мои близкие теперь носят автоматы, форму и желто-синие шевроны. А я ношусь с плитоносками [основами для бронежилетов], аптечками и тактическими перчатками для них.
В первые дни нам было так страшно, что мы перестали есть. Забывали пить. Начинали фразу, не могли закончить, обрывали её. Помню, что у всех было расстройство желудка. Тогда остервенело бомбили Харьков, и я слышала от друзей оттуда, что они чувствуют то же самое – постоянный позыв в туалет. Я пишу об этом, чтобы навсегда запомнить: война — это когда скручивает кишки. Когда ты в приступе ступора немеешь, глупеешь, сгибаешься. В ней нет ничего красивого, ничего, что стоило бы воспеть.
В перерывах между приступами я с приятелями оббегала все места, где можно было бы себя применять: пункты территориальной обороны, военкомат, «Красный крест», храм. В отчаянии мы готовились партизанить, самоорганизовались, добыли бензин, доставили в мастерскую, сделали смесь для коктейлей. делали тихо, опасаясь. Через неделю коктейли Молотова уже делали на главной площади. В открытую. Все.
Несколько ночей дежурила в православном храме. Это место в самом низу собора, на двери был лист с надписью «храмоубежище». Ночью, во время тревоги, туда бежали люди со всех окрестностей. Почти все с детьми. В храме можно было спать на коврах, что стелили на полу.
Молиться не получалось. Мысли бегали и зависали в какой-то точке, пока из этого не выводил чей-то вопрос или просьба. Это помогало.
Единственный раз, когда получилось помолиться, я просила сберечь семью. Маму удалось уговорить уехать в Польшу. Брат остался в Киеве, стоит на блокпосту. На этих двух людях замыкается круг моих кровных родственников, потому мне в каком-то смысле повезло. Мне не нужно спасать своих детей или вывозить пожилых бабушек и дедушек. Впервые радуюсь, что у меня нет «полной» семьи. Этим летом я ещё представляла себя матерью. Этой весной я себя уже никем не мыслю.
Вчера звонила мать и просила приехать к ней. Мне очень горько, но я не могу. Не могу строить планы, не могу принимать решений. Могу только отчаянно волонтёрить, работать руками, ногами и всем, кроме головы. У меня не получается злиться, не выходит стать свирепей.
Мой прежний ПТСР накладывается на новый, который формируется прямо сейчас. Возможно, благодаря ему и удаётся проглотить страх, не допускать панику, трансформировать её в действие.
Если не останется сил сопротивляться, то выкопаю ямку и останусь в ней.
(via ТГ-канал “Дочь разбойника”)
Еще одни родственники минус. С ними старались не говорить на политические темы. Когда-то они были очень близкими. После 2014 года отдалились, но мы сохраняли иллюзию, что они “свои”. Вчера брат сказал после общения с ними, что тетя и дядя считают, что все, что я пережила в Киеве и все, о чем я пишу – это фейк. И я сама фейк. И верю фейкам. И на самом деле им виднее. Я помню, как в 2014 году рассказывала своему одногрупнику, психологу, психотерапевту, с которым училась в одном институте гештальта про то, что происходит. И он мне на голубом глазу говорил, что я там, внутри ситуации, все вижу неправильно. А вот он, извне, поскольку он не вовлечен – видит правильно. И этот нарратив непоколебим.
Сейчас огромное количество благополучных психологов “оттуда” продолжают транслировать этот нарратив. Даже самые гуманные из них. Они могут написать что-то о том, что вот вы, украинцы, в травме. Острой травме. Шоковой травме. Вас очень и очень жаль. И поэтому вы все неправильно видите. Искаженно.
Вот вы присылаете нам фотографии своих оторванных рук. Это очень неприятно. Это очень ранит нас. Мы получаем вторичную травму. На самом деле, даже если вы этого не понимаете, вы ведете против нас, которые вас вообще-то поддерживают, информационную войну. Но мы вас за это прощаем, вы же в травме (или не прощаем, ваша травма – не повод трубить об этой травме на каждом углу, страдайте благородно, под себя). Это в целом, если у вас рука в принципе оторвана.
Ах, это не ваша рука оторвана? Вашей тете оторвало? А вы уверены, что тетя настоящая? Вы лично ее оторванную руку видели? Нет? Ну знаете, сейчас что угодно нарисовать можно. Задача психологов – быть в контакте с реальностью. А реальность такова, что ее невозможно увидеть реально, если вы в шоковой травме, она искажает восприятие реальности. Поэтому, может, вовсе и не оторвало руку. Может, просто поцарапало. Вы там разберитесь со своей тетей и зачем она вам прислала это фото. Может, у тети проективная идентификация и она так пытается справиться со своим психозом, неосознанно передавая вам часть своих страданий. Ах, тетя умерла от потери крови? Странно, как это человек, умирающий от потери крови успевает оторванную руку себе сфотографировать?
Слава богу, все мои друзья и родственники, о которых я знаю, сейчас живы. (У меня дрожат руки, когда я набираю на клавиатуре рядом эти два слова “живы” и “сейчас”). Просто повезло, что старшая дочка мужа от первого брака со своим парнем буквально перед новым годом уехала из Мелитополя. И подругу пригласила погостить буквально за два дня до начала войны к себе. И всех их муж выводил уже под обстрелами пешком через лес в пригороде, где за неделю до этого трамваи ходили через этот же самый лес каждые 15 минут. Просто повезло, что мы выскочили из своего подвала просто с рюкзаками, которые брали с собой (вода, документы, шоколадка) прячась от взрывов до того, как прицельно бомбить стали именно наше село. Просто повезло, что наши друзья с первыми взрывами в пять утра сели в машину, загрузили туда годовалую дочь и в шесть утра были уже у нас, чтобы продолжить свой путь на запад Украины. Просто повезло, что другие друзья не послушали моего “да не будет никакой войны, Путин психопат, но не самоубийца” и тоже уехали, увозя своих троих детей, среди которых ребенок с ДЦП в малюсенькое село, где, как они надеются, российские бомбы и снаряды их не достанут. Там еще три семьи, все с детьми в одном старом доме.
Все, кто жив, считает, что им нечеловечески повезло.
У меня последние дни все руки в ожогах и порезах. Много дней по чужим углам. Чужие ножи и сковородки, незнакомые плиты (дети все время хотят есть, три раза в день и слава богу, что хотят). У меня один за другим с тонким звоном по ночам лопаются натянутые до предела нервы. И я считаю, что мне очень повезло. У меня есть дети, которые хотят есть. У меня есть руки, которые в ожогах и порезах. Это значит, что мои дети живы. А мои руки не оторвало. И это счастье не объяснить тем, кто не пережил этого опыта. И не надо такое никому понимать. Никому не надо это переживать. Я никому, никогда ни при каких обстоятельствах не пожелаю пережить даже самых незначительных последствий страшного, нечеловеческого ужасного события под названием ВОЙНА.
(Светлана Панина)
Мечтала доехать до Молдовы и вырубится на сутки, но у нашей с Лукой пошатнувшейся психики другие планы. Все ночь ловила Луку, который подрывался вниз по лестнице каждый раз когда из за окна был слышан хоть какой-то шум. А мой мозг, всю ночь мне зачем-то выдавал эпизоды которые я так хочу навсегда удалить из головы. Мои кошмары, которые, я знаю, крутятся в головах всех матерей которые переживают этот ад. Читайте, особенно те, кто в рашке, или те у кого транслируют до сих пор фашистские каналы.
1. «мама, за что они нас убивают??!!»
кричал Лука лежа лицом в пол под лестницей, вцепившись в мою руку так что у меня до сих пор вся рука в кровавых ссадинах. В это время над нашим домом творился пиздец. Звуки запуска градов, десятки в минуту, звуки падающих где-то неподалеку ракет, ужасные, страшные звуки МИГ-ов прямо над нашей крышей.
На 4 день мы с Дашкой, которая 4 дня!! не вылезала из под бетонной лестницы со своим годовалым Тимошей, так вот мы признались друг другу в том что у нас крутилась одна и та же мысль: «Ну значит все. Ну значит вот так. Ну и х*й с ним, главное чтобы сразу и не больно.» Меня успокаивали тогда слова старого соседа нашего, Ивана Ивановича, который заходил к нам иногда и говорил: девчата, радуйтесь что вы слышите ракеты. Потому что если она прилетит к вам, вы ее не услышите.
2. «Дядя, пожалуйста, не забирайте мою маму»
услышала с заднего сиденья, где сидел Лука, когда бурят-якут ткнул в меня автоматом и приказал выйти из машины.
9 марта мы поняли что нас никто не будет вывозить в ближайшее, и мы с Дашей вышли на улицу и договорились что едем. Без плана, по дороге разберемся (это какое же отчаяннее было у нас на тот момент, если мы на это решились, хз).
Мы ехали-ехали, и через мин 20 заехали в какой-то лес. Посреди дороги лежали пару сосен. Мы выбежали из машин и начали их двигать, но тут Андрей заорал в трубку: «Неееет!!! Не трогайте, они 100% заминированы!!!»
Мы решили проехать лесом. Андрей: «блять, нет, они минируют такие ловушки». Впереди нас ехала старая волга с 2 мужиками, и мы, ничего им не сказав про мины, сказали ехать вперед, а мы за ними. Подло? Да. Но это единственная машина без детей и женщин. Мы поехали за ними, и попались в ловушку. В лесу нас встретили 8 солдат с автоматами. Буряты-якуты, один только со славянской внешностью. Моя машина была где-то посередины колонны в 7 машин. Я краем глаза смотрела в зеркало что они делают с первыми машинами. Вытаскивали водителей и мужчин, отбирали телефоны и силой разбивали их об дорогу. Я помню что быстро начала удалять все из телефона: телеграм, фб, фото и видео. В последнюю сек втолкнула телефон под сиденье.
«Ты, выходи из машины». В это момент Лука завопил: Дядя, пожалуйста, не забирайте мою маму. На что бурят ему: «эй, ты же мужик, ты чё, не бойся, я ничего вам не сделаю. Сейчас я покажу вам дорогу и вы спасетесь. Ой, а что это у тебя за балонка, можно поглажу?. На разворот и езжайте обратно». Они развернули нас прямиком на Житомирскую трассу, в самый треш. В смерть, которую хз как нам удалось избежать.
3. «Маааам только не в этот огонь и дым, не заезжай туда пожалуйста, мне страшно, маааам!»
из леса мы выехали на Житомирскую трассу, куда нельзя было выезжать ни в коем случае. Первое что я увидела – поперек дороги наполовину обгоревшая машина лекговая, полностью обстреленая. Люди не успели выбежать. Ребенок на заднем сиденье(((((( не знаю как это развидеть. Таких машин по трассе десятки. Десятки!!! Кто-то успел выбежать и лежал возле машины, кто-то нет. Попросила Луку смотреть вниз и успокаивать Оди, чтобы он этого всего не видел. Через 2 минуты, из черной глыбы дыма на нас выехало 2 танка. Дуло было направлены на наши машины, чуть приподняты вверх. Мы остановились, я зажмурила по-моему глаза и услашала как они проехали мимо нас. Дальше, по газам.
4. У нас заканчивалась еда от слова совсем. Я размешала муку с водой и испекла лепешки. Бляха, какие они вкусные! Детям по 2. Нам по одной.
– мам, а можно мне еще одну, пожалуйста!
– нет.
– но там еще есть парочку, ну хоть половинку.
– нет, это на утро.
– теть Лена, можно мне пожалуйста еще кусочек?
– Ромка, Лука, нет. Завтра.
Да, именно так. Как забыть?
Даже вашим детям, путинские твари, я не пожелаю пережить то, что пережили наши дети. Хотя если бы вы через это прошли, возможно вы бы начали что-то делать.
Мариуполь.
Eсли бы мы не уехали этим утром нас бы уже не было. Меня, по крайней мере, точно. В нашем подвале людей становилось меньше. Они уезжали. Ходили слухи, что многие вырывались из этих кругов ада. Но это были слухи. Никто проверить не мог. Наши подвальные соседи исчезали один за другим. Как только кто-то находил бензин или друзей с машиной. Никто не прощался, никто не собирал вещи. Просто бросали всё и бежали к выходу.
К этой ночи больше половины отсеков подвала опустели. Наши соседи тоже собирались уезжать. Их останавливали бомбежки. Самолёты летали каждые полчаса. Думаю их было несколько. Потому что раньше они сбрасывали по две бомбы. А теперь земля содрогалась четыре, иногда, шесть раз в пять минут. Нас бомбили изо всех сил, как будто хотели закопать в землю каждый дом, каждое дерево, втоптать в огромную воронку каждую душу.
Мы не спали несколько суток. Вернее наше состояние можно было назвать полусном. День слился с ночью, глаза постоянно слипались, но тело было начеку. По теории вероятности в наш дом должны были скоро попасть. Они уже обдолбили все многоэтажки вокруг. От некоторых оставались половинки.
Я не знала есть ли там люди в подвалах. И если они там есть, что они чувствуют? Я не чувствовала почти ничего. Мне казалось, что на самом деле ничего нет. Что мне снится адский кошмар. Мне нужно проснуться. Скоро я открою глаза в своей кровати и пойду умываться и пить чай.
А потом великан гремел железом. Он снова ходил по моей земле. Этот звук перед началом обстрела сводил с ума. Было впечатление, что передвигали что-то металлическое, огромное и страшное. Что это могло быть?
У меня начинался ступор. Я боялась двигаться. Сидела на стуле, тупо смотрела на бетонный пол с отбившейся штукатуркой и думала, что это навсегда. Мне было все равно. Я хотела, чтобы это кончилось побыстрее. Туалета в подвале не было. Каждый ходил в свою квартиру. Мне нужно было подняться на пятый этаж. Я не могла себя заставить пошевелиться. Нужно было вылезти из подвала и попасть в подъезд. У меня на это больше не было смелости.
Мои маленькие племянники лежали на чужих кроватях, застеленных одеялами из разных отсеков, в курточках, шапках, шарфах и обуви. Здесь до нас была семья азербайджанцев. У них 11 детей. Они уехали из города неделю назад. Говорят, доехали в безопасное место. Информация пришла из другого подвала, когда наш сосед по отсеку рискнул выйти на улицу, чтобы согреть воду на костре. Тогда была небольшая передышка. Не бомбили целых пятнадцать минут.
Мне было безумно жаль детей. Они почти не разговаривали. Никто не разговаривал. Слушали самолёты. Они летали совсем близко и бросали бесконечные бомбы.
Земля прогибалась, дом содрогался, в подвале кто-то кричал от страха. Я даже представить боялась, что там снаружи. Мне казалось дом стоял в центре, а вокруг рвались снаряды. Все было в воронках и осколках. Когда утром я увидела, что осталось от нашего двора у меня не было ни одной эмоции. Я просто стояла и смотрела. Это был не мой город.
По данным волонтеров из города выехали от 20 до 40 тысяч человек. Сейчас в Мариуполе остаются примерно 300 тысяч горожан. Их продолжают убивать. Пожалуйста, расскажите об этом всему миру. Люди хотят жить.
Вчера выехали под обстрелами на свой страх и риск из Мариуполя, ночевали в поле, в серой зоне, не успели до комендантского часа, на улице был мороз, слава богу мы живы. Живы для того, чтобы кричать, что каждому, кто остался в Мариуполе, нужна помощь. Это не город-герой, это город страха, смерти и ужаса!!!
У нас не было гуманитарного конвоя, нас никто не вывозил, городской администрации в городе нет, мы бежали за машинами под обстрелами, объединялись в колонны, клеили на машины надпись “дети”. Я лично садила собственного сына в машину под звук прилетевшего снаряда в соседнем дворе. Нас никто не спасал, мы сами себя спасли и бог.
В городе нет связи, воды, газа, скорых, люди с оторванными конечностями истекают кровью во дворах и им некому помочь, и это мирные люди, наши с вами знакомые и родные.
Погибших просто прикапывают на месте, а родные потом не могут их найти. Чаще всего это происходит во время поисков воды, очередях на криничках или во время готовки супа на костре.
!!!Да, мы собирали снег, топили его на костре и варили макароны. Моя семья была в убежище гимназии номер два, три дня назад туда прилетел снаряд, выбило часть окон, женщину в бедро ранило осколком, она всю ночь лежала на первом этаже гимназии и молила дать ей яд, чтобы не испытывать боли – в больницу везти некому. Каждый день и каждую ночь обстрелы, свисты, дрожащие стены и ужас “куда прилетит”.
Героически работает уцелевшая часть 3-ей горбольницы: оперируют, спасают. Эту женщину через сутки забрал Красный Крест, дай бог с ней всё хорошо. В мой подъезд прилетело два снаряда, два в мой двор, там же мужчине таким же снарядом оторвало ногу.
Моя мама и трое братьев (16 лет, 11 лет и 9 лет) остались в центре города, дома на пятом этаже. Свекровь и свекр на девятом этаже, напротив университета, где дома до 9 этажа иссечены осколками.
В городе почти нет убежищ, их не хватает, нет бункеров с вентиляцией, в лучшем случае цокольные этажи, в доме моей мамы его нет.
Людей нужно вывезти – женщин, детей, стариков: дайте автобусы, зеленый коридор, договоритесь! Молюсь за близких, каждого мариупольца и украинского солдата. Враг пришел к нам и не оставил нам выбора, но нет ничего ценней человеческой жизни. Это должно закончиться!!!
Тошнит от непрекращающегося словоблудия. От обсуждающих отмену ковида, от возмущающихся тем, кто что и где заблокировал и забанил, от размещающих флажочки и рамочки, от ужасающихся поведению беженцев или же нелюбви к россиянам, от желающих “остаться людьми несмотря ни на что”. Немного про тех, кому уже не остаться “просто людьми”.
Мой брат в Харькове просидел больше 10 суток с детьми и женой в подвале. Сам он выбирался каждое утро, искал воду и еду, все остальные превратились в полутараканов.
Выбрались чудом, сейчас на Полтавщине.
Сестра двоюродная осталась в Харькове со своей мамой (мать — русская из Новосибирска). Они живут на Салтовке, которой уже почти нет. Вчера снаряд попал в дом напротив, мне фотографии в телеграмм скинули.
Еще один двоюродный брат — в Мариуполе, с ним и его женой связи нет с самого начала. Он жил через дорогу от того самого драмтеатра, уничтожение которого все обсуждают последние дни.
Его мать, лежачая после инсульта, находится в Макеевке. Там же её дочь, работает в детском саду. Вторые сутки обстрелы со всех сторон, прилетело совсем рядом с детским садом, в 40 метрах.
Это просто факты, без подробностей, которые неуместны.
Кому интересно сейчас, что мальчик, одиннадцати лет от роду, после бомбардировки, пережитой в подвале, начал ходить под себя по-большому и по-маленькому и что с этим делать никто не понимает.
Нахожусь с родными постоянно на связи, просто потому, что людям надо куда-то направлять потоки боли, чтобы хоть этим им помочь. Но в результате лампочки в голове перегорают у меня — слышать залпы градов по телефону и отвечать на вопрос “почему?” очень сложно.
Не могу ничего другого — только пытаюсь хоть как-то помочь, если нет возможности остановить весь этот ад. Хуже всего выходить на улицу с детьми и смотреть на омерзительные рыла тех, для кого ничего не происходит, кто способен смеяться и, как они говорят, “оставаться людьми”.
Оказались россияне много хуже, чем писали о них самые упёртые русофобы. Жить им теперь с этим до самого Страшного Суда, а потом — всю вечность мучиться.
Телебашня в ровенской области от меня далеко. От меня в данный момент – да. Но от дома, там, где папа – нет. Это как раз по дороге от деревни, где мы живём к Ровно, по которой папа два раза в неделю ездит туда – обратно на работу и к кошке. Километров может десять от Ровно. Сегодня должен был ехать сутра в школу (он учитель), хорошо, что передумал. Как раз ехал бы с утра. У нас тьфу-тьфу все в порядке. Спать только охота. Две ночи длинные воздушные тревоги, бьют рекорды. Прошлую ночь 3,5 часа, а эту с двух почти до восьми утра. Дочка слышит даже сквозь сон сирену и сразу знает, что надо делать.
У вас есть любимое место в городе? Уютный дворик у квартиры вашей бабушки? Лавочка на берегу реки, где вы любили подумать о жизни? Представьте, что этого места больше нет. Как и магазина, в котором вы покупали телевизор, парка, где вы гуляли с ребенком, офиса с любимой работой, вкусного сырного магазина. Представьте, что вы смотрите на миллион бесконечных фотографий вашего города, узнаете почти каждую улицу, и понимаете, что ее больше нет. И этой тоже нет. И вот той.
Так я себя чувствую, глядя на фотографии Харькова.
А еще представьте, что у вас может умереть один пожилой родственник. Бывают трагедии пострашнее, и вся семья погибает в автокатастрофе. А теперь представьте, что в любой момент могут погибнуть не только ваши родители, но и друзья, коллеги, милая девочка Лена из соседнего подъезда. А если это случится, вы вряд ли сразу узнаете, не попрощаетесь. И даже если они сегодня выходили на связь, то вы все равно думаете, а как это будет, если они окажутся под завалами? А если будет блокада, каково это умирать от голода?
Но город и люди это тоже еще не все! Еще с большой вероятностью у вас больше нет работы. Нет всех денег, которые вы вложили в покупку новой квартиры и ее обстановку. Нет классного веловипеда, который вы купили ребенку на день рождения.
Раньше, когда случалась беда, я могла рассчитывать на родственников из России. Родная сестра моей мамы, моя двоюродная сестра, кума, еще 10-15 человек? Не отвечают. Я пишу, что наша общая бабушка, вероятно, погибла, а они не отвечают. Можете себе это представить?
Но может есть надежда на других россиян? На блогеров, которыми восхищался, на друзей. Но нет, они говорят, что прям очень сочувствуют и это все ужасно, но они ничего не могут поделать, на митинги ходить опасно. Я верю, что опасно, но как можно противопоставлять весь тот экономический ужас, который ждет россиян, все то, через что проходят украинцы, с 15 сутками в тюрьме (это до новых законов было)? Это ужасное чувство разъедающего разочарования, потому что казалось, что именно «вот этот» человек точно что-то будет пытаться сделать. А теперь представьте, что веры в россиян и надежды на революцию у вас тоже больше нет.
И вот, все проебано по всем фронтам. Но мне надо как-то жить. Как-то надо улыбаться детям. Надо придумать, как помочь 7 недееспособным родственникам, которые смогли перейти границу.
Как? Как можно дальше жить?
via ТГ-канал “Дочь разбойника”
Добрый день, друг.
Спасибо за ваше письмо. Вся моя семья находится в Харькове. В Харьков и день, и ночь летят российские самолеты, ракеты, артиллерия. Центр города разрушен, в том числе то здание, в одном из помещений которого мы с вами виртуально встречались.
Передвигаться по городу опасно. Выезжать на поезде очень тяжело. Часть моих родственников не смогла – чтобы попасть в поезд, нужно применять грубую силу. С оккупированными городами в области, где также живут родственники, связи нет.
Семья Н.Н. в Мариуполе, с ними нет связи с ночи.
Поэтому, к сожалению, мои родственники выехать к границе не могут. Большинство друзей остались в Украине.
Если у вас вдруг будет информация об организации эвакуации из этой зоны боевых действий знакомыми из международных или волонтерских организаций, буду благодарна.
Спасибо вам за поддержку.
Надеюсь на встречу в ближайшее время.
Мы 24 собирались ехать на свадьбу к знакомым в Западную Украину. Дочка моя свидетельницей должна была быть. Выехали очень рано утром, едем, что-то странное творится, столько машин, пробки, все едут в сторону границы. Оказалось – война. Вернулись обратно, муж сказал срочно собираться и уезжать. Свадьбу конечно отменили – ресторан на 300 человек был заказан. Паре потом просто выдали свидетельство. Ничего не хочется, только бы поскорей закончилась война, домой хотим, у меня там работа, все там.
Меня зовут Настя. Я учитель. Я живу в городе Энергодар, Запорожская область. В нашей семье трое: я, муж и кошка.
«повезло». Я узнала о войне не потому, что услышала взрывы. Мне в 7 утра написала подруга. Зашла на официальные источники. Оказалось, что это так.
Мне снова «повезло». У нас есть, что кушать, мы здоровы и мы в тепле. Когда звучит сирена, мы бежим в укрытие.
Мои бабушка и дедушка живут в селе. Они скрываются в подвале. Там холодно и сыро. Мне невыносимо думать о том, что если завалится вход в подвал, то они будут в ловушке. Крыша их дома повреждена после обстрелов, вылетели стекла. Но у них хотя бы дом уцелел пока. Моя лучшая подруга сейчас в Мариуполе. Она уже попрощалась. У них после обстрела нет света, тепла.
Меня трясёт. Мне как будто постоянно холодно. Если воет сирена, то у меня немеют руки и ноги. Нужно быстро собираться и бежать в укрытие, а мне тяжело даже кошку нести. Как будто сил нет.
Самое шокирующее то, что пишут родственники и знакомые из России. Нам говорят, что мы «все придумали». Что ничего нет. Что это нас наша же армия бомбит. Некоторые пишут, что это «вам за наш Домбас» (орфография автора сохранена)), что нас зомбируют. И нас спасут от нацистов и бандеровцев. Кто такие эти мифические нацисты и бандеровцы, мы так и не знаем.
Работа остановилась. Я даю частные уроки и веду занятия с небольшими группами учеников. Сейчас занятий нет. Муж – музыкант.
Связь поддерживаем через мессенджеры, в основном. Утром связываемся друг с другом.
Мы мониторили новости с каналов РФ. Сообщают, что тут неонацисты. Это ложь. Украинская националистическая партия «Правый сектор» не имела поддержки среди населения и не представлена в Верховной Раде. Президент Украины Владимир Зеленский из украино-еврейской семьи.
Следующее утверждение российских СМИ: угнетают русскоговорящих и запрещают русский язык – ложь. Никого тут не удивить русским языком. В советское время многие специалисты (строители, монтажники, инженеры) приезжали на крупные стройки со всего СССР. Когда строилась АЭС в нашем городе, тоже приезжали люди отовсюду. Мой свекр родом из Белгородской области, живут много лет тут. Жена дяди – из Читы. Женщина, у которой я арендую офис, родилась и провела юность в Москве. Бывший начальник мужа — из Омска.
И последняя новость — что мы ждем «русский мир» и «освободителей» – ложь. Никто их тут никогда не ждал. «Русский мир» убивает нас и своих же людей. Как военных, так и мирных».
(via Телеграм-канал “Дочь разбойника”)
Привет, ребята.
Сейчас я скажу вам самую важную вещь, которую я когда-либо говорила кому-либо, поэтому я прошу вас прочитать это.
Моя семья сейчас находится в Мариуполе (Украина). Там нет электричества, воды, отопления, продуктов питания и связи. Я не слышала свою маму уже более 6 дней.
Сегодня мой брат позвонил мне буквально 30 секунд (еле нашел связь).
Они прячутся под парковой в гараже с котом (от страха он не ест). У них нет еды, и сегодня они подогревали снег на костре, чтобы его попить, потому что у них нет воды. Некоторые люди уже умерли от обезвоживания. Мариуполь обстреливают более чем неделю в каждом населенном пункте, очень много погибших. Разбомблены и разграблены все продуктовые магазины, поэтому люди остались без еды. Это убийство полумиллионного населения, проживающего там. Это мучения, это ад.
Сейчас покинуть Мариуполь невозможно, потому что он окружен россиской армией и происходят постоянные обстрелы мирных жителей.
Моя семья может умереть. Города уже не существует.
Мы в Каменце, к нас все в порядке. Брат ехал в Ивано-Франковск, но в результате оказался тоже тут. Забрал нас ночью с вокзала. На блокпосту показывали паспорта и резервацию гостиницы, пропустили. В холле гостиницы на диванах и раскладных кроватях спали люди с детьми.
Теперь мы беженцы. На душе вроде как облегчение, но очень стыдно и страшно за тех, кто остался в Киеве, Харькове, Сумах и так далее. Тримайтесь, друзі!
Когда читаю новости и посты от друзей, заметно дрожат руки. Перекличка ‘кто где’ в рабочем чате ещё ничего, а вот перекличка в чате детского сада вызывает слезы. Да, я, взрослый типа мужик, плакал сегодня. Камин, сука, аут.
Сформировались правила поведения беженцев в новом месте.
- Расположиться самим.
- Посмотреть, не нужна ли помощь окружающим.
- При возможности пополнить НЗ: зарядить телефоны и пауэрбанк, набрать воды и так далее.
- Правило ‘использовал-верни на место’. Если достал что-то из рюкзака, то нельзя оставлять на столе/полу, надо положить обратно в рюкзак.
- Пытаемся контролировать силы организма, при возможности есть и спать.
Завтрак в виде скромного, но сытного шведского стола выглядит уже сюрреалистично. Сколько прошло, 2 дня?
Эвакуация в моей голове это когда спят в школах и кинотеатрах. А тут словно попал в роман Ремарка или описание эвакуации в Португалию – беженцы живут в отелях. И снова стыд, что кто-то сейчас спит на полу в офисе или в машине.
В отеле почти все – семьи с детьми. Дочь уже познакомилась с несколькими. У людей закончится скоро срок резервации. Предложили маме и ребенку спать у нас, все же лучше, чем в коридоре.Я стирал вещи, на всякий случай. Прибежала дочь, учил её как стирать руками. Конечно, я хотел однажды научить её этому, но жизнь внезапно ускорила. Она теперь тоже ребёнок войны?
Ми переможемо
Upd: Сирена
Никогда, никому, даже заклятому врагу не пожелаю выбирать между ребенком и родителями. Это мой персональный ад, чистилище, которое теперь всегда будет со мной. На земле и на небе, в войне и в мире. В будущий фильм об этой войне обязательно должен войти эпизод из обыкновенной квартиры спального района Харькова, где мать и дочь под грохот взрывов воют, заглушая сирены воздушной тревоги. Одна на коленях, сдавленным криком: “прости”, вторая сгорбившись, тихим стоном: “выживи”.
Я держалась девять дней. По-разному, волнами, как все теперь. Страх, гнев, вера в победу, дикая усталость, отчаяние и так по кругу. Окончательно меня сломали истребители. Этот жуткий, нарастающий свист в ночном небе, машина швыряющая смерти наугад. Удары в соседние дома и подъезды, пожары, разрушенные дома, судьбы, жизни, мечущиеся на улицах собаки и кошки, плач детей из подвалов и человеческая нога, прилетевшая во двор. Я восхищаюсь теми, кто бесстрашен. Я сдалась. Больше не могла смотреть на свою запуганную, похудевшую на десять килограммов дочь, которая забивается в угол при каждом громком звуке. Это невыносимо. Удивительно, но в каких-то двухстах километрах от Харькова – тишина. Нет, тут тоже война, но другая. Сегодня одна женщина сказала, что люди тут не ходят на работу – боятся. Я не сдержалась, каюсь, говорю: “Господи, чего здесь бояться!?”. Она не поняла меня, плечами пожала и пошла. Мне удалось спасти ребенка, собаку, птицу. Душу не спасти никогда. Эта черная дыра не затянется, даже если все закончится завтра и хорошо. Я оставила родителей. В Харькове-Сталинграде. Лежачего отца и маму, которым по 80 лет. Бросила свой город. Да, еды и лекарств под бомбежками притащала на полгода вперед, да звоню, да стараюсь не рыдать. Не получается. Дочь уже улыбается и ровно дышит. А я. Я перестала отвечать в мессенджерах, вы спрашиваете “как ты? жива?”. А я не могу собраться духом, чтоб ответить. Мне кажется я умерла.
П.С. – Не плач, доча, у нас все хорошо, мы с папой в карты играем, я его только что дураком оставила, не плач, у нас вроде чуть меньше бомбят сегодня в микрорайоне, и снег пошел, представляешь!
Я люблю тебя, мам.
Я не знаю что сказать. Потому что это тот случай, когда моей эмпатии и воображения не хватает. Как можно бить специально по куда там домам, по людям, когда метки для удара прямо над бомбеубежищем, или по детскому дому, или по роддому, или по детской больнице. В Охматдите, где малыши борются с раком, мальчишку там не спасли.
А нас война застала не дома. У свекра. Хотела я ехать домой, но решила отложить до утра, а утром проснулись в войне. Здесь подвала нет, но мы уже привыкли играть сутками в ванной.
Да, люди жутко заблуждаются. Многие искренне уверены, что спасают нас тут от нацистов. Вот только интересные у нас нацисты сидят в детских садиках и домах, в детских больницах мирных городов! Почему-то так цинично под прицелом дети. И только на третий день войны, когда на нашей земле уже лежало около 3 тысяч тел не наших солдатов, правительство РФ признало одного! погибшего. Одного!